шагом» (Мякотин). Конечно, если бы Временное правительство, будто бы заранее выбранное, предварительно наметило и ответственных комиссаров из популярных общественных деятелей на местах, эффект назначения из центра получился бы иной. Представители старого земства не всегда подходили к настроениям эпохи, и назначение их на пост губернских революционных комиссаров вызвало трения на местах466. В докладе Временному Комитету Гос. Думы его отдела «сношений с провинцией» говорилось даже, что назначение комиссарами председателей губернских и уездных управ вызвало «общее недовольство». Правительство пошло «навстречу желаниям населения» и предложило вместо неприемлемых для него «назначенных комиссаров» представлять своих кандидатов. Вот те условия, при которых в центре появилось газетное интервью кн. Львова. Можно ли сказать вслед за Набоковым, что Правительство считалось «не с действительным интересом, а с требованиями революционной фразы, революционной демагогии и предполагаемых настроений масс»? Здесь как раз Правительство проявило целесообразную гибкость и не дало переродиться местному «правотворчеству» в уродливые формы анархии. Еще вопрос: не привели ли бы последовательные попытки административной опеки, т.е. назначения правительственных комиссаров «поверх» создавшихся в дни переворота общественных организаций, к большей дезорганизации, чем это было в марте.
III. Социальная политика
1. Роковая презумпция
Местное «правотворчество» касалось не только сферы управления – оно распространялось на все области жизни. Правительство как-то всегда и везде опаздывало. Это и питало бытовое двоевластие. В чем же был секрет? Правительство запаздывало отчасти из-за присущего ему догматического академизма. Люди, составлявшие первую генерацию Временного правительства, стремились дать стране наилучшие законы, не всегда считаясь с реальной потребностью революционного момента467.
В области законодательных предположений и разработки проектов деятельность Правительства была широка и плодотворна – с удовлетворением вспоминает Набоков. В позднейшей правительственной декларации 26 апреля перечислялось то, что сделало «призванное к жизни великим народным движением правительство за два месяца своего пребывания у власти согласно обязательству, скрепленному присягой для осуществления требования народной воли» (подразумевалось «соглашение» 2 марта): «Наряду с напряженной деятельностью, посвященной текущим и неотложным нуждам государственной жизни, обороне страны от внешнего врага, ослаблению продовольственного кризиса, улучшению транспорта, изысканию необходимых для государства финансовых средств – оно уже осуществило ряд реформ, перестраивающих государственную жизнь России на началах свободы, права. Провозглашена амнистия. Отменена смертная казнь. Установлено национальное и вероисповедное равенство. Узаконена свобода собраний и союзов. Начата коренная реорганизация местного управления и самоуправления на самых широких демократических началах… Из необходимых для этой цели законоположений изданы уже постановления о выборах в Городские Думы и о милиции. Выработаны и будут изданы в самом непродолжительном времени постановления о волостном земстве, о реформе губернского и уездного земства, о местных правительственных органах, местном суде и об административной юстиции. Установлен план работы по составлению Положения о выборах в Учр. собрание… В отношении устройства армии… осуществляются демократические реформы, далеко опережающие все, что сделано в этом направлении в наиболее свободных странах мира… Для подготовки к Учр. собранию проекта справедливого и согласного с интересами народа решения великого земельного вопроса образован Главный Земельный Комитет… Отношение Правительства к национальным вопросам нашло себе ясное и определенное выражение в актах, идущих навстречу автономии Финляндии, в признании за Польшей прав на объединение и государственную независимость… Призванное к жизни великим народным движением Временное правительство признает себя исполнителем и охранителем народной воли. В основу государственного управления оно полагало не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданной ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, a в моральной силе. С тех пор как Врем. правительство стоит у власти, оно ни разу не отступило от этих начал. Ни одной капли народной крови не пролито по его вине, ни для одного течения общественной мысли им не создано насильственной преграды».
К сожалению, проза жизни требовала другого – не творческих предположений, а творческого осуществления. Второго марта, когда определялись «требования народной воли», во имя сочетания двух сил, совершивших революцию, были отброшены все социально-экономические программы, которые неизбежно и властно должны были выдвинуться на другой же день. Новое правительство оказалось без социальной программы – без того минимума, который надлежало осуществить в переходное время, до Учредительного собрания. Без такого удовлетворения вожделенных мечтаний масс никакая власть ни при каких условиях не могла бы «канализировать» (выражение Милюкова) революционную стихию, ибо ее нельзя было успокоить и удовлетворить только словесным пафосом о политических и гражданских свободах. Когда впоследствии б. лидер «цензовой общественности» на июньском съезде партии к. д. говорил, что задача партии «защитить завоевания революции, но не углублять ее», его слова не могли звучать в унисон с тогдашним восприятием масс, но и в дни мартовского «общенародного порыва» они были бы чужды.
Мешало не классовое сознание буржуазного правительства, на котором революционные демагоги строили свою агитацию. Неверно, что Временное правительство представляло «интересы капитала и крупного землевладения», несмотря на присутствие в нем «нескольких либеральных людей», как утверждал представитель читинского Совета Пумпянский на мартовском Совещании Советов. И не только он, но и все единомыслившие с ним. Полк. Пронин вспоминает, как вел. кн. Сергей Мих., узнав о составе Временного правительства, заметил несколько поверхностно: «Все богатые люди». «Князь – богач», – повторил о кн. Львове Троцкий. Нет, миллионы Терещенко и Коновалова рефлекторно не окрашивали политики «благоверного правительственного синклита» (под таким титлом в церквах поминалась «революционная» власть). Неудачный термин – «цензовая общественность» – не покрывал собою Временное правительство. Последнее далеко не представляло собою «гармоническое целое», но как целое оно пыталось не сходить с позиций арбитра между классовыми стремлениями – лидер «революционной демократии» Церетели с полной искренностью мог говорить, что Правительство не вело «классовой политики»468.
Правительство было в тисках той презумпции, в атмосфере которой оно возникло. От этого гипноза оно не могло окончательно отрешиться, несмотря на грозные симптомы иногда клокочущей и бурлящей стихии. В сознании в гораздо большей степени отпечатлелся тот общий облик февральских дней, который побудил «Речь» назвать русскую революцию «восьмым чудом света» и внушил некоторую иллюзию политикам, что страна на первых порах может удовлетвориться своего рода расширенной программой прогрессивного блока: «в стране нет и признаков волнений и событий, возбуждающих опасения», – говорил Родзянко на частном совещании членов Гос. Думы 5 марта. В критические часы
