– Все хорошее в этот день – уже прошло!
По должности и по званию чуть повыше – замполит полковник Пилюта Сергей Степанович – широкий «дядько», не освободившийся от украинского акцента в речи, но освоивший, однако, в совершенстве нравы и неписанные правила командно-политического бомонда. Он часто берет рули на себя и становится «главным» в заседании бюро.
А вот тема заседания меня касается напрямую: «Личное дело коммуниста Третьяка Э. П.». Эрик Павлович, молодой и горячий прапорщик – мой лучший инструктор, впервые перепрыгнувший «канаву обучения» сварщиков (я уже писал об этом). Разбирается заявление жены Третьяка о развале им семьи и вступлении в преступную связь с 16-летней соседкой по коммунальной квартире…
Зачитывается заявление – неграмотное, бесстыдное и злобное. Затем начинаем слушать оправдания Эрика. Со своей женой они поженились, когда он проходил еще срочную службу в Молдавии и был молод и глуп. Тем не менее, он привез жену в Ленинград и жил с ней несколько лет. За это время жена полностью «проявилась»: стала ленивой грязнулей, прекратила всякое умственное и физическое развитие, нигде не хочет работать. На этой почве у них часто возникали ссоры и размолвки, после чего Эрик перестал с ней жить, хотя и оставался в той же комнате: деваться-то некуда. Соседка же по коммунальной квартире с «младых соплей» была влюблена в красивого и статного соседа, естественно – как ребенок во взрослого. Сейчас она выросла и не скрывает своих пламенных чувств. Поскольку подсудимый считал себя свободным от брака, то…
Начинается допрос с пристрастием.
– О чем вы думали, когда женились?
– Когда вы прекратили сношения с женой?
– Где вы прячетесь от жены с малолеткой, которую соблазнили?
– Вы знаете, что ваши действия несовместимы с моральным Кодексом строителя коммунизма? Что коммунист должен заботиться об укреплении семьи, ячейки общества?
Бедный Эрик отбивается, как может. Вопросы стают более подробными: где, как, когда, на чем, каким способом? Эрик покраснел, начинает говорить яростно и запальчиво. Когда партбюро выносит вердикт, что ему надо вернуться в семью, Эрик не выдерживает:
– Убейте меня, я с ней спать больше не могу: от нее козлом несет!
Снова выступает Карандашов и рисует «облико морале» Третьяка, как коварного Казановы, который каким-то чудом обзавелся партбилетом. Он соблазняет, затем бросает надоевших ему женщин, нагло попирая все нормы нашей коммунистической морали.
– Видите ли: ему запах законной жены не нравится! А когда вы ее соблазняли, он вам нравился? Вы что женились по принуждению, вас заставили, после того как вы ее соблазнили? Или вы сначала женились, а потом легли в кровать со своей женой? Теперь она уже стара для вас? А со своей малолетней пассией вы уже легли в постель? Она приятно пахнет?
И тут не выдерживает кооптированный член бюро. Долго я молча наблюдал эту высокоморальную инквизицию, которая уничтожала моего лучшего старшину и неравнодушного человека. Но всему есть предел, я сатанею и обращаюсь сразу ко всем, не выбирая слов:
– Как можно так, не сняв даже сапоги, лезть в душу человеку? Какое партбюро может находиться в постели между мужчиной и женщиной? Что у нас разводы уже запрещены? Почему никто не поинтересуется, как служит и как относится к порученному делу старшина Третьяк?
… Я знаю повадки этой стаи по своему комсомольскому прошлому в институте: она бросает жертву, и дружно набрасывается на осмелившегося выступить в ее защиту. После некоторого замешательства Карандашов, а за ним и Пилюта, оставляют Третьяка и «переносят огонь критики» на меня. Основной мотив выступлений – моя молодость и горячность. О «политической близорукости» – пока – речи нет: я все-таки в числе немногих в части награжден боевым орденом в мирное время. А может быть, – боятся. Как говаривал один из моих фюреров: «боятся – значит уважают»…
Судилище уже длится около трех часов. По предложению Пилюты продолжение «бюры» переносится на следующий день.
На следующий день власть на заседании полностью переходит в руки Пилюты. Начинаются вопросы к Третьяку совершенно неожиданные: о днях блокады, во время которой Эрик был совсем еще маленьким. Вопросы теперь задают почему-то об отце Эрика.
– Вы знали о том, что вашего отца привлекал СМЕРШ в качестве пособника фашистов во время блокады за распускание панических слухов? А может быть, – он еще и подавал сигналы немецким самолетам?
Эрик сражен наповал. Он бормочет, что его отец был инвалидом, поэтому не мог служить в армии, но он работал и умер прямо на заводе от истощения, что он был очень порядочным человеком…
– И вы ничего не знаете о том, что он «привлекался»? И не знаете всех обстоятельств его смерти?
Эрик, потупившись, отвечает, что ничего не знал. Но видно, что он все-таки что-то знал по семейным преданиям от матери, которая сумела сохранить во время блокады живыми его и сестру. Тем не менее – Третьяк уничтожен. Пилюта победоносно посматривает на меня, дескать, теперь ты видишь, кого защищал? Опять начинаются «постельные» разборки…
По Третьяку, при одном, слегка кооптированном, члене бюро, голосовавшем «против», выносится вердикт: исключить морально нестойкого перерожденца из монолитных рядов поголовно морально стойких членов КПСС. Это решение должно еще утверждаться более высокой инстанцией – партийной комиссией УМР. Сие означает, что бедному Эрику еще предстоит продолжение пытки на более высоком уровне…
Вышестоящая комиссия не утверждает исключение, ограничиваясь строгим выговором «с занесением». Но Третьяк уже сломлен: он уходит из части, продает даже гараж возле лаборатории и навсегда уходит из нашей системы. Сверхсрочникам (будущим прапорщикам) это можно сделать относительно легко, в отличие от офицеров и рядовых срочной службы…
Меня без шума «вычищают» из партбюро. Слово «декооптирование», кажется, не существует, но это было именно это действие. А мне это «по барабану»: я и не «стремлялся» в ваше болото на высоком месте. Для рисования схем мне хватает простых собраний…
Спустя какое-то время меня решают использовать в несколько другой ипостаси. Политзанятия (4 часа в неделю) с группой сверхсрочников (прапорщиков) части проводит зам. зама по МТО майор Карченков. Гоша – человек мягкий, пожилой, невысокий, с выдающейся лысиной. Буйная орава прапоров просто изводит майора: ему задают такие вопросы, на которые у него нет ответа, так откровенно не подчиняются его увещеваниям, что бедный майор за четыре часа политзанятий несколько раз выскакивает из аудитории и отпаивает себя смесью валерьянки и валидола. Дальнейшее повышение политического уровня подчиненных просто угрожает его жизни. Видно, он взмолился, где надо, и на ниву политпросвещения бросают меня. Я почти с радостью соглашаюсь: мне уже обрыдли дубовые темы политзанятий с матросами – солдатами, повторяющиеся из года в год. А для прапоров есть даже такие темы: «Зарубежные страны», «Армии НАТО», «Психология воспитательной работы с подчиненными». Ну и общаешься все-таки не с малограмотными в основной массе пацанами, а с мужами зрелыми, по крайней мере, – много видевшими.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
