— Скажите, Шалтир, но вы-то как-то узнали об этом? — задал Генри вопрос.
Шалтир улыбнулся, но ничего не ответил. Он вышел из пещеры, сел в позу лотоса на прибрежный песок, нисколько не сомневаясь, что его спутники сделают тоже самое без приглашения.
— Друзья мои, кому какая стихия больше всего по душе? — не открывая глаз, спросил Шалтир.
— Коллега, как вы, надеюсь, помните, мне всегда безумно нравился огонь, — Юлиан потёр руки и зажмурился, — Он одновременно и созидатель и разрушитель. Языки пламени были всегда усладой моему взору. Вот строки:
Я в пламени огня вселенский вижу свет,на всякий мой вопрос я там найду ответ,и мне ответит даль космических глубин,что вечный странник я, что мирозданья сын.
— Я понял вас. А вы, Генри, что из проявлений природы вам по душе? — не поворачиваясь к Генри, спросил Шалтир.
Генри уже ничему не удивлялся, хотя перспектива ращепления физического тела на атомы была нестоль привлекательной для его сознания. «А где уверенность, что эти атомы соберутся потом вместе?» думал он, гладя, как от предвкушения наслаждения Юлиан прямо подскакивал на одном месте.
— Мой милый друг, ваше волнение необоснованно. Неужели вы думаете, законы мироздания могут так подшутить над вами? Смелее, я гарантирую вам возврат в ваше привычное состояние, — на лице Шалтира мелькнула улыбка, — сосредоточьтесь и доверьтесь моему многовековому опыту. Я знаю, что вы, ещё в детстве, много времени проводили возле воды. Мне кажется, именно эта стихия подойдёт вам для отдыха вашей жизненной энергии.
Юлиан подбежал к Генри, схватив за руку, потянул к земле. Он вытаращил глаза, крутил пальцем у виска, сжимая губы в тонкую полоску и тихо, почти беззвучно шептал:
— Вы с ума сошли, юноша! Как вы можете подвергать сомнению? Стыдитесь, стыдитесь, друг мой, разве так можно?
Юлиан плюхнулся на песок и резко дёрнул Генри за руку. Тот, едва удержавшись от падения, высвободил руку и спокойно принял позу лотоса.
— Я готов ввести вас в восхитительное состояние полного блаженства и отрешения от всего, что волнует умы, надо быть лёгким человеком и уходить налегке, Вечность торопит, — произнёс Шалтир каким-то странным, почти неузнаваемым голосом, — слушайте только мой голос и растворитесь в нём без остатка.
Генри закрыл глаза и тут же почувствовал необычайную лёгкость. Гнетущие мысли испарились сами собой, он полностью попал под гипнотическое влияние мантр Шалтира. Этот, гортанно поющий, голос, казалось, проникал прямо в поры тела. Самые низкие звуки до невероятно высоких, на грани срыва, которые только могут издать голосовые связки человека, сменились мелодичными журчанием. Но это был не шум океана, эти звуки тоже произносил Шалтир. И не звуки, в этом нежном рокоте прослеживались как будто слова, целые предложения, это был явно какой-то язык, чьё-то наречие. Но ни к одному, даже самому неизученному оно не принадлежало. Может именно на этом языке и говорит Вселенная, Высший разум?
У Генри к горлу начала подниматься волна воздуха, скопившегося в самых нижних долях лёгких. Она распирала его так, что казалось, сейчас, ещё немного, и воздух начнёт выходить из него через кожу. И тут, когда в горле уже не осталось места, губы расжались, выпустив в небо невероятный по силе и высоте звук, словно сама душа вырвалась на волю из телесной оболочки. И всё исчезло! Исчез, растворился в небесной выси голос Шалтира, исчезло само ощущение тела, земная твердь, воздух, Генри перестал чувствовать самого себя! Лишь крохотное, сжавшееся до миллимикрона в миллиардной степени с минусом, «Я — Генри» осталось от объединения сознания с подсознанием. «Я есть! Я существую! Я живу! Во мне весь мир и я — есть мир! Значит, это и есть энергия души? Ведь я мыслю, а, следовательно, моё „Я“ не исчезает! Как это возможно? Переселение душ — это реальность? Но тогда, мы бы рождались с вековой памятью и не забывали бы ничего из прожитого, а просто пополняли бы свой опыт? Но так ли это? Прав ли я?».
Какое-то внутреннее зрение или фантом этого зрения позволяли Генри одновременно видеть на тысячи километров все четыре стороны света. «Я стал водой, одним из составляющих каплю воды, я прольюсь дождём на землю, испарюсь под солнечным жаром, поднимусь туманом в небо и снова прольюсь дождём. Ах, так вот оно: бесконечный круговорот, смена жизни и смерти, стирание резких граней, переход из одного состояния в другое!». Блаженный покой захлестнул его целиком и, растворившись в этой неге, Генри перестал загружать себя размышлениями.
А что же испытывали его учителя? Шалтир часто вспоминал, как милая, добрая бабушка первый раз назвала его «облаком». Это прозвище из детства всегда тёплой нежностью обвалакивала его память. Воспоминание беззаботного времени, в окружении любящих людей и горечь их утраты сначала мучали его. Но с годами, перестройка сознания внесла коррективы и откровения, ниспосланные свыше, стали единственно важным для него. Но в любой удобный момент, такой как сейчас, он всегда, с удовольствием, наслаждался невероятно лёгким, парящим ощущением полёта. Вот и сегодня, он, не раздумывая, отправил свою энергию в небо, к плывущим белым облакам и стал одним из них. Паря над землёй, он преодолевал расстояния в тысячи километров, глядя на течение жизни человечества. «Сколько в мире горя и радостей, сколько глупых смертей и несостоявшихся рождений. Люди, остановитесь, оглянитесь на свою жизнь! Что вы делаете с ней, эачем вы, собственными руками, уничтожаете крохотную частичку бога, живущую в каждом из вас! Опомнитесь, прислушайтесь к голосу разума!» ему хотелось крикнуть с небес да так, чтобы люди вздрогнули от силы его голоса. Над одним из районов, где уже очень давно не было дождя, он принял в себя испаряюшуюся влагу, в которой почувствовал частичку Генри. «Здравствуйте, Радужный Адепт, я рад встречи с вами. Упав дождём на эту иссушенную землю, мы сможем спасти её от гибели. Вперёд, мой ученик, творите добро и воздастся вам». Лёгкое облако пролилось живительной влагой, постояло над засушливой местностью, пока, как в ускоренном темпе, не проклюнулись первые побеги растительности. Она стала пищей для живых существ и кровом от палящего солнца. «Прекрасно, мой друг, мы помогли людям!» крикнул Шалтир, нисколько не сомневаясь, что Генри его услышал. Шалтир, в воздушном, облачно-паровом состоянии, принимал различные формы то предостерегающие кого-нибудь от необдуманных действий, то просто, радуя чью-то душу. У одной из вершин мира, возвышающейся над горной грядой, он остановился, заметив огромную лавину, нависающую над равниной, готовую вотвот сорваться вниз. У подножья копошилась маленькая группа людей, разбив лагерь в опасной близости. Они были готовы к штурму вершины именно в тот момент, когда волна снега уже начинала своё движение. Шалтир, предчувствуя гибель покорителей, стал туманом и ему удалось остановить их. Лавина, медленно, начала свой спуск, но причинить вред людям уже не смогла, потому, что до земли докатилась лишь её маленькая часть, а общая масса рассыпалась по дороге. Кто знает, может когда происходят чудесные спасения людей при странных обстоятельствах, именно так всё и происходит?
Юлиан же, напротив, всегда был противником спокойствия. Его неугомонный характер — заложник приличий. Пылкому нраву, восторженности было тесно в физическом теле. Поэтому огонь и свет казались для него самым чудесным воплощением его «Я».
Стать малой искоркой огромного костра,чтоб распалить все чувства без остатка,взмыть в небо, к солнцу, молния-стрела,по духу ближе мне, чем темнота-загадка.Я стану светом дня или мерцаньем звёздА может, в лунный свет отправлюсь налегке,Свободный от всего, от радости и слёз,Я ярким светом стану в кромешной темноте.
«О, Создатель, по истине, твоё творение восхитительно! Мир, чудесный мир, наполненный твоей любовью! Я — дивный свет дня! Зачем возвращаться в мирскую суету? Меня там всё равно никто не ждёт. Грустно. Тяжело ли мне от этого факта? Я никогда не размышлял на эту тему, всегда был чем-то занят. Вот только сейчас, в этом великолепии, возникла такая мысль. Придётся признаться самому себе, я одинок. Одинок, как куст саксаула в бескрайней пустыне. Ах, первый раз мне так тяжела эта мысль! А ну-ка, ну-ка, если покопаться в своей памяти веков? Может, где нибудь, когда нибудь, что-то было? О, боже, небыло! Какой ужас, ничего небыло! Я всегда был один, во всех жизнях! И опять, дожить в этом мире до седин и не испытать ничего?! Ах, как мне жалко самого себя! Какой позор моему жизненному опыту, не вызвать ни у кого интереса к своей персоне! Я — бесполезный росток, который не дал плодов! А-а-а, я — сорняк в поле! Что толку от моего знания, если нет возможности передать его самому близкому существу, кровинушке, плоти от плоти! Я, вполне приличный мужчина, состоявшаяся личность, никому не интересен?! Какая жуткая несправедливость!».
