На Склон взбирались люди. Они были еще далеко и, наверное, старались поменьше шуметь, но подъем на заваленную подтаявшим снегом крутизну, да еще в тяжких железных латах, непростое дело даже для куда более опытных воинов, чем те, приближающиеся. Время от времени кто-то задевал металлом о металл, кто-то оскальзывался, падал с лязгом, с невнятными вскриками...
— Вот и все, — тихонько сказала Гуфа. Она было попыталась снова присесть, но Хон непочтительно схватил ее за плечо, тряхнул:
— Брось дурить, старая! Уходить надо!
— Куда? — безразлично спросила ведунья. — В Долину, через этих? Хоть вы и умелее, а все-таки многовато их на вас четверых.
— А, на ту сторону Мира?
— А думаешь, тебя там не ждут? Вовсе ты глупый, Хон, если вообразил такое...
— В Гнездо Отважных надо идти, — вмешался очнувшийся от оцепенения Торк, и Хон закивал, торопливо соглашаясь с приятелем. Но Гуфа, похоже, окончательно собралась погибать, и мужское трепыхание ее только злило.
— Отсидеться надеетесь? Отсидитесь, как же... Приведут к вам на глаза Раху, Мыцу; расскажут, что с ними сотворят, ежели не покоритесь — тут-то вашему сидению и конец.
Пока продолжались эти препирательства, десятидворцы как-то незаметно отодвинулись в сторонку и зашептались, настороженно поглядывая на остальных. Копья они бросили.
— Вы чего, мужики? — нетерпеливо окликнул их Торк.
— Да ничего...
Один из десятидворцев попятился к кустам, другой забормотал торопливо:
— Уж извиняйте, братья-общинники и ты, Гуфа... Мы ведь люди мелкие, в чужие премудрости не горазды вникать. А тут... Люди-то про все по-разному судят — и что Мглу вы все не больно-то чтите, и что послушников ее не раз пытались всячески очернять... Суд вот давеча был — мы ж знаем... Так уж пускай сама Бездонная решает, кто перед ней виноват — вы, или те, которые на заимках живут. А мы уж лучше в сторонку отойдем, пересидим где-нибудь в укромном местечке, чтоб, значит, не мешать. О нас-то дым ничего не сказал, так и ладно, и не нужны мы тут, стало быть, никому — ни им, ни вам, ни Мгле-милостивице...
Он, наверное, долго бы еще бормотал оправдания, прижимая к груди ладони и виновато помаргивая, но второй десятидворец сгреб пятерней подол его накидки и молча потащил прочь. Торк едва успел поймать за локоть рванувшегося следом Хона.
— Брось, — сказал охотник. — Теперь не до погани.
Десятидворцы быстро уходили вдоль склона, на ходу сбрасывая шлемы и нагрудники.
А в лесу похрустывало, побрякивало, и вроде бы уже взблеснуло между деревьями железо — вон там, и там, и левее...
— Уходить надо! — Торк выпустил локоть обмякшего столяра, покосился на Гуфу. — Слышь, старая? Ты кончай норов показывать. Своими ногами не пойдешь — понесем. Ясно тебе?
— Мне-то все ясно, — скривилась старуха. — А вот ты понял ли, что от людей нам подмоги не будет? Вон хоть те двое — они, ежели целы останутся, то любую послушническую ложь подтвердят с превеликой охотой. Скажешь, нет? Или не скажешь, или у тебя вместо головы пень сучковатый...
— Пошли-пошли! Что там у меня вместо головы приторочено — это ты мне по дороге расскажешь. Хон тревожно глянул на приятеля:
— А баб наших так, значит, и покинем послушникам на забаву?
— Думаешь, Рахе станет легче, если тебя сейчас загонят на Вечную Дорогу? Пошли, говорю, эти уже совсем близко!
12
Давным-давно, когда Мир не имел предела, Гнездо Отважных было громадной каменной хижиной и пряталось за глухой оградой. Старики говорят, будто по верху этой ограды мог проехать не слишком большой возок, а вход в нее имелся всего один, и затворяли его тяжеленной створкой, вроде крышки огромного ларя. И еще старики клянутся, что ограда Гнезда Отважных была куда выше любой заимочной стены. Любят они рассказывать о древних временах, эти старики, которых по обычаю полагается называть Мудрыми. Только мало кто верит их россказням. Ну чего ради стали бы древние вымучивать себя постройкой подобного страшилища? Неужели тогдашние Отважные были настолько трусливы, что отгораживались от Мира стенами аж этакой выси и толщины? И кому могло бы понадобиться разъезжать по ограде в возке? Вот заставить бы стариков втащить запряженное вьючное хотя бы на оставшиеся от древних строений завалы, так небось враз отучились бы попусту вертеть языками!
Никто из ныне живущих не может помнить, каким было Гнездо Отважных в прежние времена, а догадаться об этом по теперешнему его виду почти невозможно. Ненаступившие Дни жестоко обошлись с древним строением. Ограда рухнула; от хижины, некогда огромной, осталось лишь то, что Витязь называл залом. Зал этот, наверное, был пристроен к чему-то гораздо большему, которое потом, обвалившись, похоронило его под собой. И вот ведь совершенно непостижимое дело: плоская кровля пристройки по сию пору выдерживает тяжесть засыпавших ее обломков.
Да, древние строители знали и могли куда больше, чем строители нынешние. И все-таки их мастерство оказалось уязвимым, и теперь Гнездо Отважных снаружи выглядело невесело и запустело: груды тесаного камня, из которых углом выперли две уцелевшие стены — одна глухая, без единого проема, а другая — с хорошо сохранившимся входом и с узким оконцем на высоте полутора или двух человечьих ростов (смотря по тому, каким человеком мерить). А вокруг опять же каменные завалы — остатки ограды, про которую теперь можно с уверенностью в своей правоте говорить лишь то, что она когда-то была.
Внутри кто-то из Нурдовых предшественников соорудил жердяной настил под оконцем и приставил к нему бревно с зарубками — чтобы можно было влезть и наблюдать за окрестностями. Еще в зале имелись очаг, не слишком удобное ложе, кое-какая утварь и множество кожаных тюков с проклятым снаряжением. Вообще-то селившиеся здесь Витязи не потратили много сил на обустройство своего убежища. Самый заметный след оставил по себе Нурд, и то не по собственной воле. Заводить в Гнезде Отважных невиданные там прежде вещи его вынудил бывший душевный приятель — мастеровитый в обращении с людскими и проклятыми металлами черноземелец Фунз. А вернее, даже и не Фунз, а злобная воля Истовых. Старшие над носящими серое уже давно отучили черноземельского мастера считать Витязя другом, а после ухода Лефа во Мглу добились, казалось бы, невозможного: возмутительно нарушив обычай, Фунз отказался работать для Нурда. Отказался потому, что тот-де замыслил поколебать покой всех сущих в Мире братьев-людей и ради этого поносит да очерняет смиренных послушников Бездонной. Витязь не жаловался на преступный отказ, но о случившемся мгновенно узнали все. Мудрые из черноземельских общин приходили увещевать взбесившегося мастера; Предстоятель слал к нему вестунов, и те говорили пространные суровые речи, но все было напрасно. А потом к Фунзовой хижине подъехали на телеге трое в серых накидках. Подъехали, молча слезли на землю, молча отодвинули выскочившую им навстречу перепуганную бабу, молча вошли... Женщина мастера и двое его сыновей рассказывали потом, что серые так и не разлепили губ. Они только показали Фунзу какую-то нелепую вещь, и тот сразу же бросил работу и в чем был заторопился к послушнической телеге. Шел он нетвердо, а глаза его внезапно сделались такими, как будто мастер всю предыдущую ночь упивался незрелой брагой. Больше Фунза никто не видал. Общинники узнали только, что мастер повредился умом, однако нестрашно, излечимо то есть. Новость эту рассказали дымы черноземельских и прочих заимок. И еще дымы рассказали, что Истовые лечат Фунза, а когда вылечат, то непременно вернут в общину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
