— Вы хотите сказать, что вам грозит реальная опасность?
Он наклонился к ней, потому что голос ее заглушал грохот подходившего поезда.
— Не знаю, — улыбаясь, сказал он. — А знаете, наши поезда выглядят примерно так же. Если хорошо придумано, то ничего менять и не нужно. — Он проводил ее к вагону первого класса. Поскольку она остановилась у двери, не открывая ее, он распахнул перед ней дверь и сунул голову в купе — из любопытства. — Хотя изнутри они совсем не похожи на наши! Это только ваше купе? Здесь больше никого не будет?
— Ну конечно. Ненавижу ездить вторым классом! Все мужчины там жуют эту жвачку, меру, и все время плюются. А на Анарресе тоже меру жуют? Нет, конечно же, ее там нет. Ах, как много еще я хотела бы спросить о вас и вашей стране!
— Я бы с огромным удовольствием рассказал об этом, только никто не спрашивает.
— Так давайте встретимся снова и обо всем поговорим, хорошо? Когда вы в следующий раз приедете в Нио, вы мне позвоните, договорились?
— Договорились, — добродушно пообещал он.
— Вот и хорошо! Я знаю, вы обещаний не нарушаете. Я ничего о вас не знаю, кроме этого. А это я просто ЧУВСТВУЮ. До свидания, Шевек. — Она на мгновение положила свою ручку в перчатке на его руку, которой он придерживал дверь. Затем два раза прозвонил колокол, Шевек захлопнул дверь, и поезд тронулся. За окном промелькнуло белое лицо Веа и ее алый шарф.
Он шел назад в весьма приподнятом настроении, а потом до темноты играл с Ини в снежки.
«Революция в Бенбили! Диктатор бежал! Передовые отряды мятежников удерживают столицу! Внеочередное заседание Совета Государств Планеты! Возможность вторжения войск А-Йо».
Первая полоса газетенки пестрела подобными заголовками, набранными самым крупным шрифтом. Об орфографии и грамматике запальчивых статеек никто не думал. «Ко вчерашн. вечеру восставшие захватили весь западн. район Мескти и упорно теснят правительствен. войска…» Шевеку казалось, что он слышит речь Эфора. Так обычно говорили в Нио — глотая концы слов, не согласуя прошедшее и будущее время, а заменяя их одним, абсолютно неопределенным и непрерывным настоящим временем.
Шевек прочитал газеты и полез за информацией о Бенбили в Энциклопедию, изданную СГП. Формально это государство представляло собой парламентскую демократию, а на самом деле — военную диктатуру, в стране правили генералы. Бенбили занимало обширную территорию в Западном полушарии, покрытую горами и засушливыми саваннами; население было весьма малочисленным, уровень жизни низким. «Мне все же следовало отправиться в Бенбили», — подумал Шевек и сразу представил себе бледные равнины, постоянно дующие ветры… Новости о Бенбили странным образом тревожили его душу. Он жадно ловил по радио каждую сводку новостей, хотя раньше радио практически не включал, обнаружив, что оно используется главным образом для рекламы. Сообщения по радио, как и сводки, передаваемые по государственному телефаксу в общественных местах, были краткими и сухими; странный контраст составляли они с тем, что буквально на каждой полосе кричали о революции в Бенбили популярные у простого народа газетенки.
Генерал Хавеверт, бывший президент, благополучно бежал на своем знаменитом военном самолете, но некоторые другие, хотя и менее важные, генералы был пойманы и кастрированы — это наказание жители Бенбили традиционно предпочитали смертной казни. Отступающая под натиском повстанцев армия сжигала поля и селения, не щадя своих соотечественников. Всюду возникали партизанские отряды. В Мескти, столице государства, революционеры открыли тюрьмы, амнистировав всех заключенных. Когда Шевек прочитал об этом, у него екнуло сердце. Еще есть надежда, все еще есть… Он следил за новостями об этой далекой восставшей стране со все возрастающим вниманием. На четвертый день по телефаксу передали, что на заседании СГП официальный представитель А-Йо заявил, что правительство его страны, желая поддержать законного президента Бенбили генерала Хавеверта, посылает ему вооруженное подкрепление.
Революционеры Бенбили по большей части даже не были толком вооружены. А войска йоти явятся туда с пушками, с броневиками, с самолетами, с бомбами! Когда Шевек прочитал о военных приготовлениях А-Йо в одной из газет, его чуть не стошнило.
Да, ему было тошно, он был взбешен, и поговорить ему было не с кем. Не с Пае же! Атро был ярым милитаристом. Ойи, правда, обладал кое-какими представлениями об этике, однако его личная уязвимость и постоянное беспокойство по поводу своей драгоценной собственности требовали от него жесткого соблюдения установленных законов. Он способен был испытывать личную симпатию к Шевеку только в том случае, если ему удавалось забыть о том, что Шевек — анархист и представитель иного государства. Вспомнив же об этом, он начинал витиевато разъяснять Шевеку, что общество одонийцев, хотя и называет себя анархическим, на самом деле исповедует примитивный популизм, совершенно напрасно считая, что порядок у них поддерживается без законов и правительства; это им просто кажется, потому что, во-первых, их слишком мало, а, во-вторых, рядом с ними нет ни одного государства с иным строем. А вот если бы им, их территории и собственности угрожал агрессивный соперник, они непременно вынуждены были бы посмотреть реальной действительности в глаза, иначе их бы просто вышвырнули из родного гнезда. Вот и мятежники Бенбили скоро очнутся и посмотрят в лицо реальной действительности, обнаружив, что в свободе мало хорошего, если нет пушек, чтобы ее отстоять. В принципе, говорил Ойи, не имеет определяющего значения, кто именно правит в Бенбили или думает, что правит: реально мыслящих политиков больше заботит борьба А-Йо и Тху.
— Реально мыслящих политиков… — задумчиво повторил Шевек и глянул на Ойи. — Занятная фраза — для физика.
— Вовсе нет. И политик, и физик имеют дело с природой вещей, с реальными силами, с основными законами бытия.
— Вы что же, помещаете ваши дурацкие «законы», защищающие благополучие собственников, ваши «вооруженные силы», то есть пушки и бомбы, в один ряд с законом энтропии и законом гравитации? Я был более высокого мнения о ваших умственных способностях, дорогой Димере!
Ойи весь съежился, когда в него ударила эта шаровая молния нескрываемого презрения, и умолк. Шевек тоже ничего более не прибавил. Однако Ойи этой отповеди не забыл. Слова Шевека всплывали в его памяти не раз, вызывая жгучий стыд. Если бы Шевек был просто смешным идеалистом и пытался заткнуть ему рот своими простодушными утопическими доводами, сумев одержать над ним кратковременную победу в каком-нибудь одном-единственном споре, этот позор он бы пережил относительно легко, но Шевек был гениальным физиком и замечательным человеком, которого Ойи не мог не любить, не мог не преклоняться перед ним до такой степени, что высшей наградой было бы его уважение, и если этот Шевек испытывал к нему презрение, то позор становился поистине нестерпимым, и Ойи знал, что всю оставшуюся жизнь он вынужден будет скрывать его от всех, прятать в самом дальнем уголке своей души.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
