– Угу, – отзываюсь. Осматриваюсь, но не нахожу больше ничего, что могло бы послужить сидением, поэтому усаживаюсь прямо на пол. - Там, кстати, жутко холодно, а он в тонкой ветровке.
Но давить на жалость бесполезно. Γай только фыркает.
– Вот и пусть идет домой.
Сейчас мальчик похож на птицу на ветке зимой – нахохлившийся, одинокий.
– Твой брат переживает, - замечаю спокойно.
Мальчишка возмущенно сверкает глазами.
– А когда он врал мне целый год, он не переживал?
Хороший вопрос. Я, на его месте, задал бы такой же. Но Гай ведь не видел, как отреагировал Лаки на обличительную тираду Рикардо в адрес его матери.
– Может, и переживал, - говорю. - Хотел тебя защитить? – заканчиваю вопросительно. Я действительно не знаю подробностей этой истории – могу толькo предполагать.
– Защитить враньем?
– Это называется счастливым неведением, - поправляю.
– Да как угодно! Он обещал не врать, а соврал, – в глазах Гая появляется влажный блеск,и мальчик упрямо отворачивается от меня, пялится в темную стену.
– И поэтому… – начинаю и обрываюсь,так как бешеный ветер завладевает хлипкой дверью домика и с грохотом впечатывает ее в проем, потом ещё и ещё раз, а затем снова распахивает настежь, при этом ударив ею о внешнюю стену. Снова повоpачиваюсь к Гаю. – Про то, что Лаки в легкой куртке, я не шутил.
Пацан смотрит на меня исподлобья, шмыгает носом, но не сдается, хотя в его глазах и появляется сомнение.
– Я не пойду домой, - говорит твердо. – Это не мой дом.
– Твой, – не соглашаюсь. – И тебя там любят и ждут.
– Кто? Та, кто убила мою мать?
– Та, кто спасала своего сына.
– Тебя там не было!
– Так и тебя тоже.
Повисает молчание. Гай смотрит себе под ноги и выводит узоры прямо пальцем на пыли,толстым слоем покрывающей пол.
Жду. Выговориться из нас двоих нужно не мне.
– Твоя мама жива? – спрашивает мальчик через некоторое время.
– Да.
– Ты ее любишь?
Вопрос очень юного человека, делящего мир только на черное и белое, - так бы я это назвал.
– Да, - отвечаю, не задумываясь. – И рад, что у нее все хорошо. Но мы давно не общаемся и вряд ли будем.
Кажется, мне удается заинтересовать собеседника.
– Почему?
Пожимаю плечами. Не стану же я вываливать свои проблемы на одиннадцатилетнего ребенка? Вообще не хочу их перекладывать на кого-либо.
– Слишком разный взгляд на некоторые вопросы, – отвечаю.
Гай снова тупит взгляд.
– А я очень любил свою маму. А они… мне сказали, что она была преступницей. Что держала людей в рабстве и заставляла их добывать материал для создания наркотиков. Что убивала тех, кто пытался бежать…
– Насколько я знаю, это правда, – говорю осторожно.
– Даа? – мальчик резко вскидывает голову. - А ещё они мне сказали, что она погибла при задержании. Мол, несчастный случай, никто не виноват. Может, мне и в ее винoвности солгали? Откуда мне знать?
Ему бы этого очень хотелось, понимаю, – обелить имя матери хотя бы после ее смерти, хотя бы в собственных мыслях. Мне жаль, малыш, но это так не работает.
– Я не стану с тобой спорить, – говорю что думаю, - и не стану тебя переубеждать. Если ты захочешь, ты докопаешься до правды сам.
– И докопаюсь, – ворчит, обнимая свои колени крепче. На нем теплая куртка и шапка, но он все равно замерз – сидит-то тут давно.
– Тогда, может быть, начнешь с того, что поговоришь с братом, а потом с Мирандой? – предлагаю.
После этих слов Гай шарахается от меня так, что влипает спиной в стену.
– Я не хочу ее видеть!
Домик натужно скрипит. Инстинктивно упираюсь ладонями в пол, готовясь лететь вниз вместе со всей хлипкой постройкой. Но нет, домик выдерживает – мы никуда не падаем.
Отряхиваю ладони. Пыли здесь столько, что на ощупь она напоминает пух.
– Не думаю, что Морган сейчас легко, - высказываюсь. – Она тоже тебя любит.
– А я ее – нет…
Морщусь.
– Думай, прежде чем говорить, - обрываю, возможно, резче, чем следовало бы. Но действует: Гай послушно замолкает. - Ты меня сюда зачем звал? - спрашиваю прямо. - Чтобы сказать, что тебе больно? – мальчик часто моргает, но смотрит на меня, не отводя глаз. - Верю, - продолжаю. - А вон там, - наугад тыкаю пальцем в стену, потому как не уверен, что правильно запомнил направление, – больно ей. Α там, - указываю в пол, - больно ему, - Гай мрачнеет.
– И что делать? - бурчит.
– Разговаривать.
Снова отворачивается к стене, кусает губы, думает.
Ему сейчас очень непросто, но помочь тут может только время. Что бы ни сделала его мать, ее больше нет, с этим нужно смириться и решать вопросы с теми, кто жив и рядом. Ни за что не поверю, что Миранда убила ту женщину для собственного удовольствия. Не поверю, отказываюсь верить. Даже если ненавидела, оставила бы в живых в любом случае, пoтому что та была матерью Лаки. Сохранила бы жизнь ради сына, если бы у нее был выбор. А это означает: выбора не было.
– Значит так, – решаю. – Мы сейчас спускаемся, потому что если просидим тут еще час,то нам придется тащить твоего
