Ширшов, напротив, почти не слышен. Целые дни он пропадает в своей палатке над прорубью. И посиневшими от холода руками непрерывно возится с бесконечными баночками, химикалиями, ступками. Он накапливает интереснейшие материалы.
Темнота и холод как-то незаметно для нас самих уменьшили жизненное пространство. Переход на зимнюю квартиру изменил условия работы. После того как мы натянули гагачьи покрышки, мое рабочее место ощутимо потемнело. Пришлось просить осветительную аппаратуру. Иван Дмитриевич выдал мне десятилинейную керосиновую лампу. Света лампа давала не очень много, но неприятностей я имел с ней бездну. Уж очень часто лопались стекла. В такие минуты Папанин смотрел на меня молча, но взгляд его был полон осуждения. Я робко просил:
— Дай, Дмитрич, еще одно. Ты ведь понимаешь, что я не виноват?
Папанин осуждающе качал головой: — Смотри, Теодорыч, последнее!
Потом лопалось и «последнее». Я уже не просил, думал, что больше нет, и вдруг опять стекло, новенькое, даже с соломинкой внутри.
— Откуда, Иван Дмитриевич?
— Последнее, Теодорыч, последнее… Правду говорю…
Когда же ледоколы «Таймыр» и «Мурман» пришли снимать нас со льдины, то стекол к моей лампе осталось два. Вот это были действительно последние стекла…
* * *
В октябре наступила настоящая зима. Небо раскрылось, демонстрируя, к великому удовольствию Федорова, бессчетное число звезд. Делать астрономические наблюдения стало легче. Начал оживать лед.
Звон разбитого стекла, пыхтение паровоза под куполом вокзала, затем глухой сильный удар, звук сбрасываемых реек, визг собаки, крик ребенка, отдаленная стрекотня пулеметов — все эти звуки рождались от перегруппировки ледяных полей. Мы понимали, что означает весь этот адский шум. Было ясно, — такая ледовая обстановка требовала быть начеку.
Порой на несколько минут все стихало, но потом начиналось заново. Иногда казалось, что все происходит совсем рядом, под самой палаткой. Казалось, вот-вот рухнут ледяные стены нашей кухни. Тотчас же в ход шли фонари. Мы внимательно смотрели, нет ли трещин, и, убедившись, что тревога и на этот раз ложная, отправлялись назад в спальные мешки.
Сжатие при дрейфе, независимо от того, дрейфуешь ли на корабле или на льдине, всегда неприятно. Но опыт подсказывает: держитесь спокойнее, шума бывает больше, чем реальной опасности. Так мы успокаивали сами себя, отлично понимая, что шум шумом, но опасность все же существует.
В такие дни особенно приятно было получать весточки из дома. Прочитав радиограммы, нельзя было не улыбнуться, когда даже ближайшие родственники с нормально человеческого языка переходили на высокопарно-официальный и писали: «Пламенный привет отважной славной четверке».
Наш надежный приемник — неиссякаемый источник радости и бодрости. Слова далекой Москвы не теряли в пути теплоты и человечности. Две миниатюрные мачты и натянутый между ними обветренный бронзовый провод останавливают эти слова, открывают им вход в палатку.
В полумраке тонут фигуры товарищей. Все слушают внимательно. Информация с Большой земли всегда интересна. Оказывается, что Борис Львович Дзердзеевский, «бог погоды», открывший нам зеленую улицу на Северный полюс, обработав нашу метеоинформацию, сделал интереснейшее открытие. Раньше предполагали, что над Центральной Арктикой постоянно держатся антициклоны. Теперь разобрались и выяснили, что даже через полюс проходят циклоны, как и через другие районы земли. Иногда нас очень интересно просвещали.
Все четверо мы москвичи. Естественно, когда думаешь о доме, переносишься мыслями в Москву, где в то время полным ходом шла реконструкция. Нужно ли рассказывать, с каким вниманием следили мы за сообщением главного инженера реконструкции столицы, сделанном специально для нас. Слушал его рассказ, а перед глазами возникали улицы и районы, о которых шла речь.
Радио занимало в нашей жизни большое место. Мы отлично знали по голосам всех дикторов. Почему-то тут наши вкусы единодушно сошлись — наибольшими симпатиями пользовалась Головина. Её голос нам особенно нравился. Мы подсчитывали, когда она снова будет на дежурстве и с нетерпением ждали этого часа, споря, можно ли по голосу определить, кто говорит — блондинка или брюнетка.
Радиодень начинался рано, в 5 часов 35 минут. Мои друзья спали, а я слушал все подряд: первый урок гимнастики, первый утренний выпуск известий, снова гимнастика, «Пионерская зорька»…
Слушал я все. И все мне было интересно. Даже разъяснение «Пионерской зорьки», что ребятам не надо класть на трамвайные рельсы посторонние предметы. Конечно, не надо!
С особым интересом прослушивал объявления торговых и других организаций. Правда, возможность ремонта и обмена пианино и роялей меня не волновала, но зато обильный перечень разных сортов хлеба воспринимал с вожделением. Честное слово, никогда не подозревал, что существует столько разных сортов. По возвращении обязательно перепробую все эти сорта, а на льдине оставалось лишь одно — глотать слюни и с грустью думать о сухарях, которые надоели до омерзения и вызывали неприятную изжогу.
Однако такому радиокейфу можно предаваться недолго. Наступал день с его многочисленными делами. Мои товарищи углублялись в работу, я отсыпался за ночное бдение. И только вечером можно было снова прильнуть к приемнику. Мои обязанности ночного сторожа позволяли мне получать это удовольствие в гораздо больших дозах, нежели всем остальным.
Трудовой день заканчивался обычно боем часов Спасской башни. Мои товарищи расползались по спальным мешкам, а я, передав последнее метео, устраивался у приемника. После полуночи начиналось время легкой музыки и танцев. Словно сговорившись, все радиостанции на разных языках принимались воспевать лунные ночи, чарующие улыбки, объятия, любовь.
Эти голоса с далекой земли слушаешь не всегда с удовольствием. Вылезаешь из палатки. Мороз и ветер быстро отрезвляют.
Вот радиостанция Люксембурга передает архимодную музыку. В перерывах сообщается: принцесса Маргарит советует всем женщинам пользоваться изобретенным ею кремом. Способ употребления: вы смазываете на ночь лицо; наутро вас никто не узнает — настолько вы похорошели. И подумать только: так похорошеть за одну ночь! Принцесса… Танго… Крем… «Жизнь диктует свои железные законы», — говаривал Остап Бендер.
Четвертый час ночи. Нормандская радиостанция дает международную передачу. Диктор проникновенным голосом заканчивает её замечательным пожеланием: «Всем плавающим и вахтенным на семи морях света — счастливого пути, скорейшего возвращения. Служителям маяков — спокойной, без тумана, ночи. Больным — облегчения в их страданиях. Всем, всем, всем — спокойной ночи и счастливых снов». Красивая, замирающая мелодия — Европы заснула…
