– Давай, давай, – поторопил Пират. – Разговорчики!
Стажер нерешительно протиснулся мимо нас и сел.
– Сидеть всем! – скомандовал Старый Пират. – Держаться крепче!
Мы включили страховку.
– Ну хорошо, – сказал Пират протяжно, – а теперь, этюдьен, вези нас домой. На корабль.
Стажер не двинулся, на лице его снова возникло выражение обиды.
– Да мы не смеемся! – сказал я как только мог убедительно. – Ты ведь не стрелял в того?
– Нет! – сердито сказал Петя. – Не стрелял!
– Но очень хотел, правда? Очень, очень?
– Ну, хотел, – проворчал он.
– Мы так и подумали. А сейчас тебе надо захотеть, сильно захотеть, очень, очень захотеть, чтобы катер поднялся в воздух, как будто двигатель работает нормально. Понимаешь? Представить себе это так же ясно, как ты представил, что стреляешь в того человечка. Так, чтобы ты сам в это поверил, понимаешь? И мы поднимемся и полетим – так же, как эти летали на своих палочках, как превращались они в зверей и птиц – в кого-угодно, потому что очень хотели и сами в это верили. Понял? Ну, давай, летим.
– Без мотора? – пробормотал стажер.
– Да ведь и они – без мотора.
Он нерешительно моргнул.
– Лучше пусть кто-нибудь из вас…
– Нет, – сказал Старый Пират. – Видишь ли, нам не суметь так. Мы не можем до конца, искренне в это поверить. Слишком много мы прожили и слишком хорошо понимаем, что к чему, что может быть и чего не может – слишком хорошо, в этом вся беда. Мы верим не в чудеса, а в абсолютные законы, мы набили себе немало синяков, стукаясь об эти законы, и страх нарушить их слишком глубоко сидит в каждом из нас. А ты еще можешь захотеть – и поверить, а поверив – суметь, потому что… Да ладно, давай-ка действуй, и не заставляй корабль и всех, кто на нем, ждать слишком долго. До Земли далеко, а всем нам не терпится увидеть кое-кого из тех, кто остался дома.
Он прямо поэтом стал, наш старик, от волнения.
– Хорошо, – тихо сказал Петя. – Я попробую.
Он закрыл глаза, сосредоточиваясь. Мы молчали, чтобы не помешать ему, и даже думали негромко, чтобы мысли не пробивались за пределы нашего мозга. Мы надеялись на стажера, недаром он был такой лопоухий и мягкий, и романтический блеск часто появлялся в его глазах.
Мы не обманулись в нем. Он положил руки на рычаги и устремил взгляд в лобовое панорамное стекло, и задышал чаще, и пригнулся – и минуты через две мы поняли, что он уже летит, только мы с катером еще оставались неподвижными. Значит, что-то мешало ему, какие-то остатки взрослого скепсиса и здравого смысла. Но помехи с каждой минутой становились все слабее. И вот катер – мы все это почувствовали – слабо дрогнул, словно лодка, стоящая на мели, когда прилив нагоняет воду и первая волна уже чуть приподняла дно. Затем катер дрогнул еще раз, сильнее – и плавно всплыл. Мы молча переглянулись. Катер набирал скорость. Еще несколько минут мы держались, кто за что придется, но потом поняли, что не упадем: стажер надежно держал катер в воздухе и вел к кораблю.
– Ты сказал «домой», – повернулся я к Пирату. – Однако, насколько я помню, экспедицию снаряжали не для того, чтобы она потеряла катер и снова нашла его; задача была – установить возможный уровень цивилизации в этой зоне. Но эта планета со всеми ее чудесами стоит вне цивилизаций, она – парадокс, не более. Так что дом мы увидим не скоро: нам еще искать и искать.
Марк Туллий удивленно взглянул на меня, а Старый Пират ответил:
– Ты не понял, Стрелок: цивилизация, которая может отвести целую планету под детскую площадку и устроить так, чтобы дети жили в своем мире, где каждая их фантазия, каждое желание исполняется как бы само собой; чтобы дети росли, полные уверенности в себе и в силе своей мысли и воображения, – это, друг мой, цивилизация, заслуживающая уважения и зависти. Техническая сторона вопроса для меня темна, но они сделали это хорошо.
– Батареи, – сказал Марк Туллий со свойственным ему красноречием. – Сели. Все.
– Да, батареи. Какое-то поле, или не знаю что. Да разве это важно?
– Правильная ли это подготовка, – усомнился я, – к предстоящей юности и зрелому возрасту?
На этот раз Марк Туллий изменил себе.
– Да почему подготовка? – с досадой спросил он. – Опять эта глупость. Ты ведь не считаешь, что твой возраст – это подготовка к старости? А Пират не думает, что его пора – это подготовка к смерти. Нет, это просто разные жизни, и каждую из них следует прожить наилучшим образом. Люди горько заблуждаются, когда пытаются в другой жизни выполнить что-то, упущенное в предыдущей: это все равно, что потерять книжку на Земле, а потом искать ее около Гаммы Лебедя. Личинка бабочки ест листья, но зря бабочка старалась бы доесть то, чего не успела, пока была гусеницей: листья – не ее корм. Наши мысли – остатки веры в вечную жизнь, вот что это такое. Нет, они молодцы – те, кто придумал это.
Мы помолчали, потрясенные красноречием Марка Туллия: ведь прозвище его (подразумевался Цицерон), как и у всех нас, шло от противного – мы не скрываем своих недостатков от друзей. Меня, например, прозвали Стрелком; но я не люблю стрелять и делаю это лишь в случаях самой крайней необходимости – когда надо выручать ребят из серьезной беды. И сейчас, глядя на уже виднеющийся впереди корабль, я задумался: а может быть, все же слишком много стреляли ребятишки на своей детской площадке? Может быть, конечно, Марк Туллий и прав, и у гусеницы – свой корм, а уж когда бабочка раскинет крылья и вспорхнет над лугом – этакий махаон или адмирал, – она и глядеть на листья не станет, потому что пришла не пожирать мир, но делать его прекраснее. Память предков живет в нас, а предки наши стреляли и по поводу, и без повода; память ищет выхода. Ну что же, пусть детишки отстреляют свое, пока они еще бессмертны; а когда повзрослеют, пусть уже не возвращаются к этому, их ждут дела прекрасные и мирные. Вот так я думал. Я дальний разведчик, и теряю покой, когда кто-то где-то начинает слишком уж увлекаться игрой в оружие. Профессиональная черта, ничего не поделаешь. Детям это, пожалуй, простительно. Но только им.
День, вечер, ночь, утро
1. Вечер. Дома
Часы показывали половину десятого. Кира лежала на диване. Стояла тишина, но что-то тревожное мешало ей быть полным безмолвием. Кира чувствовала себя так, как если бы кто-то настойчиво смотрел на нее. Она подняла голову. Кто-то сидел в кресле и действительно смотрел на нее.
Она не испугалась; скорей удивилась. Но человек встал, и она увидела, что это Александр, и у нее захватило дыхание. Александр стоял перед нею и улыбался, и тут Кира ощутила, как в нее проникает страх. Наверное, так и должно происходить, когда человек становится свидетелем чуда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
