На какое-то мгновение он оцепенел, затем закричал:
— Нет! Джоб, ради Христа! Не надо!!
И рванул вперед, как спринтер с низкого старта.
Джоб лежал на боку лицом к Шону, но слишком далеко. Шон рванулся, чтобы преодолеть разделяющее их пространство, но ему показалось, что он двигается через мед, густой и липкий, который замедляет его движения. Он видел, как Джоб поднимает пистолет, пытался остановить его взглядом. Они смотрели друг другу в глаза, Шон пытался взглядом подчинить себе Джоба, заставить его слушаться, а глаза Джоба были грустными, полными сожаления, но твердыми.
Шон видел, как Джоб открыл рот, слышал, как дуло пистолета стукнулось о зубы, когда Джоб пытался засунуть дуло как можно дальше в рот, видел, как вокруг дула сомкнулись губы — как у ребенка, который сосет леденец на палочке. Шон приложил все силы, чтобы схватить руку Джоба, держащую пистолет, и вырвать тупое дуло изо рта друга. Но он лишь успел коснуться кончиками пальцев запястья Джоба, когда прозвучал выстрел.
Звук был негромким, плоть и кости черепа Джоба приглушили его.
В этот момент зрение Шона стало неестественно острым, ему вдруг показалось, что время затормозилось и все происходит очень медленно, как в кино, прокрученном на половинной скорости.
Голова Джоба изменила форму, она распухла прямо на глазах у Шона, как надуваемый воздушный шарик. Веки широко раскрылись, и на мгновение его глазные яблоки вылезли из своих орбит, продемонстрировав белую окантовку вокруг темных зрачков, а потом скрылись где-то внутри черепа.
Потом его голова снова поменяла форму, откинулась назад, кожа на скулах туго натянулась, сделав нос совсем плоским как раз в тот момент, когда пуля вышла у него из затылка. Голова запрокинулась, и даже после выстрела Шон слышал треск и хруст позвоночника.
Джоба отбросило назад, рука отлетела от головы в сторону, как будто в веселом приветствии, а в сжатом кулаке все еще был «Токарев», но Шон был достаточно быстр, чтобы не дать изуродованной голове удариться о землю.
Он поймал Джоба в объятия и с силой прижал к груди. Его тело было тяжелым и горячим от лихорадки, но сейчас казалось излишне гибким, как будто в нем не было костей. Он чувствовал, как мышцы Джоба дрожат и сокращаются, ноги дергаются в каких-то ужасных судорогах, а он старался удержать его.
— Джоб, — прошептал Шон, ладонью закрывая ужасное выходное отверстие, пытаясь затолкнуть кровавую массу обратно в раздробленный череп. — Ну и дурак же ты, — прошептал он. — Тебе не следовало этого делать.
Он прижался щекой к его щеке и держал в объятиях, как возлюбленную.
— У нас бы все получилось. Я бы тебя отсюда вывел, — продолжая обнимать безжизненное тело, он начал его нежно укачивать, что-то тихо бормоча, прижавшись щекой к его щеке и закрыв глаза. — Мы с тобой столько прошли вместе, нечестно было останавливаться здесь.
Клодия подошла и опустилась на колени рядом с Шоном. Она протянула руку к его плечу, судорожно подыскивая, что бы сказать, но не нашла слов и убрала руку, так и не дотронувшись до него. Шон не замечал ни ее, ни вообще того, что его окружало.
Видеть его печаль было так ужасно, что Клодия почувствовала, что не сможет смотреть на это. Это было слишком личное, и в то же время она все равно не могла оторвать глаз от его лица. Ее собственные чувства были полностью утоплены в глубокой печали Шона. Она и сама за это время очень привязалась к Джобу, но это не входило ни в какое сравнение с той любовью, которая сейчас предстала перед ней в обнаженном виде.
Складывалось впечатление, что этот выстрел убил какую-то часть самого Шона, и она не испытала ни потрясения, ни удивления, когда увидела, что он плачет.
Слезы, казалось, поднимались откуда-то из самой глубины души Шона, поднимались болезненно, обжигая все на своем пути, опаляли в конце пути его глаза, прожигая себе путь наружу, а затем медленно текли по его обветренным щекам в бороду.
Даже Альфонсо не мог на это смотреть. Он встал и отошел в заросли терновника, а Клодия не могла сдвинуться с места. Она продолжала стоять на коленях рядом с Шоном, и из глаз у нее тоже покатились слезы. Они вместе оплакивали Джоба.
Матату услышал выстрел, находясь за милю от них. Охраняя тыл, он следил, не появится ли преследующий их патруль.
Он быстро вернулся в лагерь и, еще стоя на самом краю лагеря около кустов терновника, за несколько секунд понял, что произошло. Затем он тихо подошел и сел на корточки за спиной у Шона. Как и Клодия, он с большим уважением отнесся к горю Шона, ожидая, пока тот сумеет справиться с невыносимым горем.
Наконец, не открывая глаз и ни на кого не глядя, Шон заговорил.
— Матату, — сказал он.
— Ндио, бвана.
— Иди и найди место для похорон. У нас нет ни инструмента, ни времени, чтобы копать могилу, но он все же матабел, и его надо похоронить сидя, лицом к восходящему солнцу.
— Ндио, бвана.
Матату скользнул в темнеющий лес, а Шон наконец открыл глаза и аккуратно уложил Джоба на серое шерстяное одеяло. Сейчас его голос был ровным, почти как при обычном разговоре.
— По традиции мы должны бы похоронить его в центре его крааля для скота. — Он тыльной стороной ладони вытер со щек слезы и спокойно продолжил: — Но мы с ним странники — и я, и он. У него не было ни скота, ни крааля, который он бы мог назвать своим.
Клодия не была уверена, что он обращается к ней, но все же ответила:
— Дичь была его скотом, а африканские просторы — его краалем. Он будет доволен этим местом.
Шон, так и не взглянув на нее, кивнул головой.
— Я благодарен тебе за то, что ты меня поняла.
Он наклонился и закрыл глаза Джоба. Его лицо осталось практически неповрежденным, если не считать разбитых передних зубов. Краешком одеяла Шон вытер кровь в уголке рта. Теперь Джоб выглядел мирно и спокойно. Шон повернул его на бок и начал заворачивать в одеяло, используя полосы нейлона и ремни от автоматов, чтобы зафиксировать тело в сидячей позе, так чтобы колени упирались в подбородок.
Матату вернулся до того, как он закончил дело.
— Я нашел хорошее место, — сказал он. Шон кивнул, не отрываясь от своего занятия. Клодия нарушила нависшую тишину.
— Он отдал свою жизнь за нас, — тихо сказала она.
Это прозвучало так банально и недостойно данного момента, что она пожалела, что сказала это, но Шон опять согласно кивнул.
— Я так и не успел вернуть ему долг, — сказал он, — а теперь уже никогда и не смогу.
Он наконец закончил приготовления. Джоб был надежно завернут в серое одеяло, наружу торчала только его голова.
Шон встал и подошел к своей небольшой сумке. Он вынул из нее единственную запасную рубашку, вернулся обратно к тому месту, где лежал Джоб, и снова присел около тела.
