Главной причиной ее огорчений было вольное или невольное искажение истины в рассказах о Сергее Павловиче или отход от тех представлений о нем, который она считала истиной (чаще всего, тоже не без оснований). Однако вне зависимости от симпатий или антипатий к своим собеседникам Нина Ивановна, надо признать, была всегда абсолютно искренна. Она не пыталась дорисовать портрет своего мужа светлыми красками или, напротив, зарисовать какие-то тени на этом портрете, придумывать Сергею Павловичу несуществующие, но способные украсить его черты характера, привычки, увлечения, окружить его какими-то интересными, яркими людьми, далекими от технических сфер, которые его не окружали, равно как и приписывать себе мнимые заслуги или преувеличивать масштабы своего участия в его жизни и труде.
Да, у него был трудный характер, да, случалось, они и ссорились, и, может быть, не только Сергей Павлович был повинен в этих ссорах. Но он первым приходил мириться всегда, если был виноват. И была в нем ласковость и мягкость, неведомая его КБ. И усталость, тоже никому не известная.
В ее рассказах я встречался чаще всего с Королевым неизвестным, но в то же время как бы очень на себя похожим. Это как любительский снимок рядом с фотографией на анкете. С женой он был другим. И этого «другого» Королева никто в мире не мог знать лучше ее.
Мы встречались более двадцати лет, и я заметил, что и спустя многие годы после наших первых встреч Нина Ивановна, в отличие от некоторых других людей, близких к Королеву, никогда не выходила за рамки своих давних воспоминаний. Я никогда не устраивал специальных проверок, но, обнаружив записи одних и тех же эпизодов, сделанные в разные годы, убеждался в этом не раз. За эти годы Нина Ивановна узнала немало нового для себя о работе Сергея Павловича, но эта информация оставалась чужеродной тканью, которая не сращивалась с живым организмом ее собственных воспоминаний. Иногда так хотелось узнать что-то, скажем, о взаимоотношениях Королева с другими людьми, но я был благодарен ей за откровенное:
– Этого я не знаю... Сережа мне об этом не говорил...
Рассказывает Нина Ивановна тихо, жестикулирует мало, но лицо ее во время беседы очень живое, а улыбка как бы говорит: «Нет, вы послушайте, что я вам сейчас еще расскажу...»
Нина Ивановна выросла в большой трудовой семье: папа, мама, четыре дочери и сын, погибший в дорожной катастрофе в 35 лет. Отец ее Иван Осипович Котенков был крупным администратором-оружейником, коммерческим директором на тульских и ижевских заводах, а с 1929 года обосновался в Подлипках. В 1936 году 46-летнего Ивана Осиповича настиг рак легких, и он умер в Боткинской больнице, оставив без главного кормильца большую семью. Незадолго перед смертью Орджоникидзе наградил Котенкова автомобилем, теперь его продали, на эти деньги и жили. Жили трудно, потому что даже такая редкая тогда вещь, как автомобиль, это все-таки не Великий Могол112, а народу много и есть хотелось всем.
Нина – младшая в семье – в 18 лет вышла замуж за авиаконструктора Владимира Григорьевича Ермолаева, который вскоре был назначен руководителем нового ОКБ. Этому ОКБ было поручено довести до ума прекрасный самолет Роберта Бартини «Сталь-7», – Бартини уже сидел, как вам известно, в Болшевском мозговом отстойнике. Ермолаев с заданием справился, в июне 1940 года был выпущен опытный бомбардировщик, который выдержал все испытания, а в октябре уже пошел в серию. Ермолаев хотел дать новой машине имя ее подлинного автора, на худой конец – назвать ее, используя буквы своей фамилии и фамилии Бартини, но это ему было категорически запрещено. Бомбардировщик назывался Ер-2. До лета 41-го успели выпустить несколько десятков этих бомбардировщиков, которые были в боях с первых дней войны и даже бомбили Берлин.
Перед войной Ермолаев получил на Соколе большую квартиру, где и жил с молодой женой, которая изучала английский в Институте иностранных языков. Потом началась война. В октябре 1941 года ОКБ эвакуировали в Казань. В 1943 году Нина ушла от Ермолаева, узнав, что у него есть другая женщина. Совсем еще молодой генерал Владимир Григорьевич Ермолаев в одночасье умер 31 декабря 1944 года в Иркутске от сыпного тифа.
В том же 1944 году Нина, как переводчица, ездила в Иран, но тем же летом вернулась.
– Я еще раз была замужем. Правда, всего несколько месяцев, – рассказывала Нина Ивановна, – а потом была командирована в Германию...
Приходилось читать, что Сергей Павлович познакомился с Ниной Ивановной в Германии. Это неверно. Они были в Германии в одно и то же время, но жили в разных городах, не встречались и ничего друг о друге не знали. О знакомстве с Королевым сама Нина Ивановна рассказывала так:
– Весной 1947 года я работала в бюро переводов НИИ-88. Я была единственная «англичанка», остальные переводчицы «немки»: почти вся нужная для работы документация была на немецком языке. Но вот однажды начальник отдела технической информации Назимов говорит:
– У Королева накопилось много английских журналов. Сходите к нему, он вам покажет, что надо перевести.
Кто такой Королев, я толком не знала. Начальник 3-го отдела. Выхожу на лестничную площадку. Там стоит одна наша переводчица, спрашивает:
– Чего тебя вызывали?
– К какому-то Королеву посылают...
А она толкает меня за колонну и делает страшные глаза. Оказывается, Королев поднимается по лестнице и слышит мои слова. Но он тогда, наверное, о чем-то думал и никак на них не прореагировал. Все-таки неудобно как-то, и я решила сходить к Королеву на следующий день.
Прихожу. Секретарь Люся Башарова говорит: «Он занят». Слышу, действительно говорит с кем-то по телефону. Разговор явно не деловой, приятельский:
– Да о чем ты говоришь! Я из Германии привез две машины. Одну подарил...
Он мне показался хвастунишкой. Слышу, телефонный разговор окончился. Дверь кабинета приоткрылась:
– Вы ко мне? Пожалуйста... Садитесь...
Представился:
– Королев Сергей Павлович.
– Нина Ивановна, – говорю я. – Перед вами – безработная переводчица.
– Я так и понял, – улыбнулся Королев и достал целую кипу английских и американских журналов.
– А вы знаете, что вам здесь нужно?
– Вот эту статью переведите, пожалуйста. Редактировать буду я сам...
Я понимала, что сделала очень плохой перевод, потому что не знала смысла многих чисто технических терминов. Королев просит:
– Читайте.
Я сначала отказывалась, говорила, что сама мало что понимаю в своем переводе. Но он настоял. Я начала робко читать.
– Да, действительно плохо, – говорит Королев.
– Дайте мне инженера, с которым я могла бы откорректировать статью.
Дня три мы сидели с инженером Игорем Николаевичем Моишеевым, разбирались. Опять иду к Королеву. А потом он стал вызывать меня все чаще и чаще. Однажды кладу перед ним перевод, он читает, а сам берет меня за руку. Я руку отвожу. Помолчал и спрашивает:
– Что вы делаете в воскресенье?
– Пока у меня нет никаких планов...
– Вы не возражаете отдохнуть вместе?
– А что вы имеете в виду?
– Ну, пойдем в ресторанчик, потанцуем...
– Я не очень люблю рестораны, но пойдемте, – говорю я, – только куда-нибудь подальше от города...
– В Химки, не возражаете?
– Согласна...
Не могу вспомнить, где он мне назначил свидание. Чистяков, его шофер, отвез нас в Химки. Мы гуляли по набережной у Речного вокзала. Помню, навстречу идет военный с толстым мальчиком. Королев, увидев его, сказал:
– Сёма Лавочкин.
Больше я Семена Алексеевича никогда в жизни не видела.
А потом мы обедали в ресторане. Немного выпили, и вдруг так искренне, так откровенно Сергей Павлович начал мне рассказывать о своей жизни, о Германии, о семье, в которую он решил больше не возвращаться... Я даже растерялась: мы так недавно познакомились...
Когда мы возвращались в Подлипки, он спросил, куда меня отвезти. Я назвала адрес. К великому его удивлению, оказалось, что мы живем не только в одном доме, но и в одном подъезде: квартира моей мамы на первом этаже, а Королев – на втором. Поднялись к нему. Что теперь лукавить: я осталась у него в этот первый наш вечер... На всю свою жизнь осталась...
Влюбился! Сразу! В первый вечер! Влюбленный Королев! Если бы можно было увидеть через какую-нибудь щель, которую фантасты пробивают во времени, Королева 1947 года! Невероятная энергия его удесятеряется! Он не просто загорелся, он горит с гудом, с жаром! У него столько сил! Он молод – ему только сорок! Он невероятно богат! Ну, разумеется, не теми шестью тысячами рублей113, что положены ему ежемесячно, зачем ему эти деньги, заберите, он сам отдаст, нет, он богат планами, идеями, мечтами! Совершенно новая жизнь начинается у него с 47-го года!
Фау-2 – пройденный этап. Как, впрочем, и Р-1 – ее советская копия. На первом заседании научно-технического совета НИИ-88 он защищает эскизный проект Р-2. Устинов крепко жмет ему руку: «Молодец!». Эта ракета полетит уже на шестьсот километров. Он делает доклад о конструктивно-компоновочных схемах ракет дальнего действия. Обобщая опыт своей работы над Р-2, он думает о Р-3. Можно довести дальность до трех тысяч. Испытания в Подлипках закончены, осенью он начнет пуски в Капустином Яре. Приходил Тихонравов. Он задумал нечто очень важное: пакет баллистических ракет, который мог бы разогнаться до первой космической скорости. Радостно узнает: объединенное собрание студенческих научно-технических кружков по ракетной технике ставит вопрос о подготовке к космическому полету! Организуется Академия артиллерийских наук, и его избирают членом-корреспондентом по ракетному отделению.
