Эти слова - "приеду к тебе как только смогу" - с тех пор неотступно были с ним на войне, помогая справляться с усталостью, которая постепенно брала свое и в конце концов заставила наперекор ей завинтить себя и швырнуть в эту, как он надеялся последнюю, перед возвращением в Москву, поездку к танкистам.
В свое время, в начало июля, Лопатин, дойдя с танкистами до Минска, остался там писать корреспонденцию, но пообещал командиру корпуса, что еще догонит их.
Генерал сказал тогда с подначкой, что не впервые слышит такие обещания от корреспондентов, и, когда в августе, уже за Неманом, Лопатин вновь появился у него, одобрительно махнул ему рукой - садись! - и продолжал слушать доклад своего командира бригады, которому предстояло через несплошной, по сведениям разведки, фронт пойти в рейд в немецкие тылы, двое суток шуровать там, наводя панику, и встретиться с остальными частями корпуса на рубеже, который они вместе с пехотой займут к тому времени в ходе общего наступления. О сроке и месте встречи говорилось уверенно, как о свидании под часами у телеграфа; командир бригады - еще недавно подполковник, а теперь уже полковник Дудко - был знакомый: с ним Лопатин шел до Минска; все, вместе взятое, оказалось последним толчком.
- Не запрещаю, но не советую, - сказал командир корпуса, когда Лопатин попросился в рейд. - Думаете, если у вас с Дудко один раз все прошло как по маслу, так и в другой будет? У танкистов раз на раз не приходится. Лучше оставайтесь у нас или поезжайте в армию, которой мы приданы. Дел всюду хватает!
Но Лопатин повторил, что хотел бы пойти в рейд с бригадой Дудко.
- А вы думаете, я ему всю бригаду дам? - усмехнулся командир корпуса. Не настолько богат! Он у меня туда один: батальоном пойдет, усиленным, конечно, и самоходками, и всем чем требуется. Ему с вами возиться, а не мне; пусть сам и решает, брать вас или нет.
- Если на мое решение - беру товарища Лопатина, - весело сказал Дудко.
- На что ты его посадишь?
- Можно на бронетранспортер, как в тот раз.
- Ну, а если что...
- А если что - в танк засунем!
- Раз засунешь, засовывай, - сказал командир корпуса. Почему-то разрешил, хотя проще было запретить. То ли верил в легкую руку своего командира бригады, то ли подумал про Лопатина, как нередко думают военные люди про корреспондентов: "Показываешь мне свою храбрость? Ждешь, что не разрешу? А вот возьму и разрешу!"
Было все это поздно вечером, двое суток назад, где-то неправдоподобно далеко от того места, где теперь Лопатин лежал посреди сжатого поля.
Лежал живой и не раненый, все еще не веря, что остался цел. Лежал в темноте один как перст, не слыша ни голоса, ни стона, ничего; а сзади, на дороге, где все это случилось, сгоревших танков в темноте уже не было видно; только что-то смутно белело над дорогой, и он знал, что это были стволы побеленных на полтора метра от земли вековых лип, которыми обсажен с двух сторон этот кусок дороги, обсажен так часто, что танки не смогли ни развернуться, ни своротить эти липы, чтобы сойти с дороги и выскочить из ловушки, когда одновременно загорелись и головной и замыкающий.
Вот сейчас они и белели там, эти проклятые липы; да еще где-то внизу, на дороге, что-то - не понять что - догорало, то погасая, то вспыхивая. Змеился по земле маленький последний обрывок полыхавшего раньше во всю дорогу пламени. В ночной темноте было непонятно, ни где ты, ни что происходит вокруг тебя. И даже иногда слышавшиеся вдалеке разрывы снарядов не помогали понять, где наши и где немцы. И не было рядом ни командира корпуса, сказавшего "засовывай", ни полковника Дудко, который пересадил Лопатина для безопасности с бронетранспортера в танк, шедший в середине колонны; не было и тех; трех людей, к которым четвертым посадили Лопатина: двух убило сразу, в танке, а третий куда-то исчез позже.
Никого не было. Он был один на этом поле. И были еще сгоревшие танки невидимые; и убитые, и сгоревшие люди - тоже невидимые; и воспоминание о чьей-то обутой в сапог, оторванной по колено ноге, за которую он ухватится, когда переползал по кювету. И еще был этот змеившийся вдалеке, то вспыхивавший, то затухавший маленький огонек. И почему-то хотелось понять, что же все-таки там горит на дороге, что там догорает самым последним из всего? Вот она, война: что бы там ни было - сорок первый или сорок четвертый, - нет ничего страшней, как оставаться с нею один на один: тогда только и понимаешь до конца весь ее ужас.
Сначала, за двое суток этого рейда по немецким тылам, Лопатин почувствовал что настроению танкистов - все шло так, как уже не раз бывало. Были потери, сгорело два танка и одна из приданных бригаде самоходок, разбило прямым попаданием на шоссе противотанковую пушку вместе с тянувшим ее "доджем". Проезжая там через десять минут на бронетранспортере, Лопатин видел все, что осталось от этого "доджа", - куски раскиданного, перекрученного железа и заброшенный на придорожную изгородь капот. Словом, были потери, которые считались в порядке вещей. Судя по всему, танкисты оказались в тылу у немцев неожиданно и поначалу крушили все, что попадалось под руку, - шедшие к фронту и от фронта колонны грузовиков, не успевшие развернуться легковушки, конные обозы, пешие колонны на марше; рвали связь; наскочив на полевые ремонтные мастерские, где немцы латали свои танки, стерли в порошок все, что там было, и, посылай кодом по рации донесения, метались из стороны в сторону, уходя от начавших стягивать силы немцев.
Своими глазами Лопатин видел лишь малую часть происходившего. Но сегодня в конце дня ему все это разом выложил Дудко, залихватски обогнавший на "виллисе" бронетранспортер и забравший Лопатина к себе.
- Сегодня с темнотой будем: выходить к своим, - сказал он. - Моя задача выполнена, а наши уже зацепились за рубеж, где назначено рандеву. - Дудко щегольнул этим французским словом, вошедшим на войне в обиход радистов. Но, кто его знает, при прорыве не все минута в минуту - от греха пересажу вас в танк. Танк бывший мой, когда я еще комбатом был. Механик золотой, командир танка тоже мой, с ним ходил; башнер новый, а радиста нет некомплект. Вас - на его место.
Он обогнал на "виллисе" танки. Сначала, не вылезая, остановил головной, на котором с открытым люком шел командир роты, и перекинулся с ним несколькими словами; о чем говорили - Лопатин за шумом моторов недослышал может быть, о нем.
Командир роты козырнул, танки пошли дальше, Дудко задержал "виллис" на обочине и дождался посреди колонны того танка, на который решил посадить Лопатина. Просигналив, чтоб танк остановился, он на этот раз вылез из "виллиса" и позвал с собой Лопатина. По лицу стоявшего в башне командира танка, молодого и рыжего, с рыжими усами и рыжими бачками, было видно, как он обрадовался, увидев командира бригады.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
