— Он был победителем только до последнего времени, Тревайз, — возразила Блисс. — Вторая Империя, задуманная им, не родится. Вместо неё родится Галаксия.
— Родится ли? — мрачно буркнул Тревайз.
— Это твоё решение, и, как бы ты ни спорил со мной о преимуществах изолятов, об их свободе становиться глупцами и преступниками, что-то, скрытое в тайниках твоего сознания, заставило тебя выбрать Гею.
— Сейчас в тайниках моего сознания, — ещё более мрачно сказал Тревайз, — весьма приземленные соображения. Для начала — вот это, — кивнув в сторону экрана, на котором огромный город раскинулся до горизонта, добавил он.
Посреди кварталов приземистых строений, окруженные коричневыми полями, покрытыми легким туманом, торчали отдельные небоскребы.
Пелорат покачал головой.
— Как жаль. Я к тому, как трудно вас примирить, но вы втянули и меня в свой спор.
— Не переживай, Дженов, — сказал Тревайз. — Можешь возобновить попытки, когда мы уберёмся отсюда. Я клянусь держать рот на замке, если ты постараешься убедить Блисс заняться тем же самым.
«Далекая звезда» послала микроволновый луч, запрашивая разрешение на посадку в космопорте.
14
Кендрей, вернувшись на орбитальную станцию, угрюмо наблюдал, как мимо проплывает «Далекая звезда». Он явно не был доволен собой.
Он садился ужинать, когда один из его напарников, тощий парень с широко поставленными глазами, жидкими светлыми волосами и белесыми бровями, вошел и уселся рядом.
— Что стряслось, Кен?
Кендрей скривился.
— Этот корабль, Гейтис, ну, который только что пролетел, — гравилет.
— Ты про тот странный, с нулевой радиоактивностью?
— Он и не мог быть радиоактивен. Он не нуждается в топливе. Гравилет, говорю же.
Гейтис кивнул.
— Это о нём нас предупреждали, верно?
— Верно.
— И он достался тебе. Счастливчик ты.
— Не сказал бы. У них на борту была женщина без документов, а я не сообщил о ней.
— Что? Заткнись. Я ничего не слышал. Ни слова больше. Хоть ты мне друг, но я не собираюсь задним числом становиться твоим соучастником.
— А я и не боюсь. Бояться-то особо нечего. Я должен был пропустить корабль на Компореллон. Им нужен был этот гравилет — или любой гравилет. Ты это знаешь.
— Верно, но ты мог бы, по крайней мере, сообщить о женщине.
— Не хотелось. Она не замужем. Её просто подобрали для… для… ну, ты понимаешь.
— Сколько мужчин на борту?
— Двое.
— И они просто прихватили её для… для этого? Они, должно быть, с Терминуса.
— Так и есть.
— Чего они только там, на Терминусе, не выделывают.
— Это точно. Что хотят.
— Мерзость какая. И они взяли её с собой?
— Один из них женат и не хотел, чтобы его жена узнала про всё такое… Если бы я сообщил о женщине на борту, его жене всё стало бы известно.
— Но ведь эта дамочка не вернётся на Терминус?
— Конечно, но его-то жена может узнать.
— Стоило ли тогда проявлять мужскую солидарность?
— Может, и не стоило, но отвечать-то не мне.
— Да тебя в порошок сотрут за то, что ты не сообщил о ней. Забота об этом развратнике — не извинение.
— Может, ты сообщишь?
— Наверное, я должен это сделать.
— А вот и не должен. Правительству нужен этот корабль.
Если бы я настаивал на включении сведений о женщине в рапорт, экипаж мог бы передумать насчёт посадки и махнуть к какой-нибудь другой планете. Наверное, правительству это бы не понравилось.
— А они тебе поверили? Клюнули?
— Думаю, да. Очень милая дамочка, кстати. Представь, такая красотка полетела с двумя мужиками, и чтобы женатый не воспользовался таким случаем… Знаешь, это соблазнительно.
— Сомневаюсь, что ты не против, чтобы твоя мадам узнала о таких словах — да даже о таких мыслях.
— И кто же бросится уведомить её? Не ты ли? — вызывающе спросил Кендрей. — Давай. Ты знаешь много чего про меня.
Возмущение в глазах Гейтиса сразу угасло, и он сказал, покачав головой:
— То, что ты пропустил их, не принесет этим парням ничего хорошего, да ты и сам всё понимаешь.
— Понимаю.
— Там, внизу, дамочку быстренько обнаружат. Тебе это, может, сойдёт с рук, а вот им — навряд ли.
— Знаю, — вздохнул Кендрей. — Я виноват перед ними. Чего бы им ни стоило присутствие женщины на борту, это ничто по сравнению с тем, что может случиться из-за корабля. Капитан кое-что сболтнул…
Кендрей умолк, и Гейтис поторопил его:
— Что сболтнул?
— Да так… Только если это выплывет, отвечать придётся мне.
— Хорошо. Не хочешь — не говори.
— Не буду. Но я виноват перед этими мужиками с Терминуса.
15
Для любого, кто бывал в космосе и на себе испытал его однообразие, настоящее возбуждение от полёта приходит во время посадки на очередную планету. Её поверхность бежит под вами, вы ловите взглядом мелькание земли и воды, геометрических фигур и линий, может быть, это города и дороги. Вы узнаете зелень лесов и травы, серую краску бетона, коричневую — открытой земли, белую — снега. Больше всего вас волнуют населённые участки; города, которые на каждой планете имеют свою планировку и архитектурные особенности.
Будь корабль обычным, и снижение, и посадка были бы более волнующими. «Далекая звезда» — дело другое. Она плыла сквозь атмосферу, снижая скорость благодаря мастерской манипуляции сопротивлением воздуха и гравитацией, и наконец замерла над космопортом. Дул порывистый ветер, а это сильно осложняло посадку. Двигатели «Далекой звезды» при посадке почти не оказывали сопротивления гравитационному полю планеты, вследствие чего и вес, и масса корабля снижались, и притом значительно. Если бы масса оказалась близкой к нулю, корабль снесло бы легким порывом ветра. При посадке поле гравитации планеты компенсируется, а вспомогательные реактивные двигатели включаются на небольшую мощность, создавая сопротивление не только притяжению планеты, но и порывам ветра. Без соответствующего компьютера это невозможно было бы сделать с такой точностью.
Вниз, вниз… с неизбежными небольшими смещениями, корабль дрейфовал, пока не опустился на очерченный участок взлетно-посадочного поля.
По бледно-голубому небу плыли легкие белые облака. Ветер дул резкими порывами даже у самой поверхности и, хотя больше не создавал особого риска для навигации, принес с собой холод. Тревайз вздрогнул и поежился, поняв, что их одежда совершенно не годится для компореллонской погоды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
