Между тем по всей континентальной Европе СМИ в преддверии годовщины отзывались о нем положительно. За пределами Великобритании в нем видели симпатичного, остроумного, о храброго, талантливого и достойного уважения человека. Его фотографировал великий Уильям Кляйн[192], а затем Кляйн признался Кэролайн Мичел, что ему очень понравилось его снимать: «Он очень милый и забавный». «Если бы только я мог встречаться с кем захочу в маленьких компаниях, — сказал он Кэролайн, — может быть, я положил бы конец всей ненависти и презрению. Кстати, идея — как насчет того, чтобы организовать небольшой интимный ужин для меня, Хаменеи и Рафсанджани?» — «Принимаюсь работать над этим прямо сейчас, — ответила Кэролайн.
Международный парламент писателей в Страсбурге избрал его председателем и попросил написать нечто вроде декларации о намерениях. «Мы [писатели] — шахтеры и ювелиры, — написал он, в частности, — правдолюбцы и лжецы, шуты и лидеры, полукровки и пасынки, родители и любовники, архитекторы и разрушители. Мы — граждане многих стран: конечной, четко очерченной страны зримой реальности и повседневности, соединенных штатов ума, небесно-инфернального царства желания, свободной республики языка. Вместе они охватывают намного бóльшую территорию, нежели та, что подвластна любому из государств мира; но их способность обороняться от этих государств порой выглядит очень слабой. Слишком часто творческий дух объявляют врагом те крупные и мелкие властители, кому не нравится наша способность творить картины мира, не согласующиеся с их более примитивными и менее великодушными взглядами, подрывающие эти взгляды. Лучшее из литературы уцелеет, но мы не можем ждать отдаленного будущего, чтобы избавить ее от оков цензуры».
Огромным достижением парламента писателей было создание Международной сети городов-убежищ, которая за последующие пятнадцать лет разрослась и стала насчитывать более тридцати городов — от Любляны, Амстердама и Барселоны до Мехико и Лас-Вегаса. Государства часто имеют свои резоны, чтобы отказывать преследуемым писателям в убежище — министерства иностранных дел постоянно боятся, что, скажем, радушно приняв китайского писателя, испытывающего на родине неприятности, можно загубить торговую сделку, — но на городском уровне мэры зачастую не видят в подобных инициативах отрицательных сторон. Предоставить писателю, подвергшемуся угрозам, маленькую квартирку и скромное пособие на пару лет — это не так уж дорого. Он был горд, что участвовал в разработке этой схемы, и нет сомнений, что его подпись на письмах, которые посылал парламент, производила свой эффект. Он радовался, что может заставить свое имя, приобретшее такую странную, темную славу, трудиться ради других писателей, нуждающихся в помощи.
14 февраля его «декларация» появилась в «Индепендент». Он беспокоился, что эта газета с ее репутацией органа, занимающегося умиротворением исламистов, постарается подпортить впечатление, и беспокоился не зря. Проснувшись в День святого Валентина, он увидел свой текст на третьей странице рядом с информационной заметкой о годовщине, тогда как всю страницу публицистики занимал отвратительный опус Ясмин Алибхай-Браун о том, что фетва имела много хороших, положительных последствий, что она позволила британскому мусульманскому сообществу обрести лицо и голос. «Если бы не то судьбоносное 14 февраля 1989 года, — писала она, — мир без помех катился бы дальше к неотъемлемому праву носить джинсы и есть макдональдсовские гамбургеры». Какой молодец был Хомейни, подумал он, что дал стимул к новым спорам между исламскими и западными ценностями; ради этого не жалко превратить в гамбургеры кое-кого из писателей.
«С годовщиной тебя!» У его друзей, склонных к черному юмору, такие поздравления в этот день стали традиционными. Элизабет сделала ему в подарок изощренную валентинку, на которой соединила свое лицо с лицом Фриды Кало[193]. Ханиф Курейши отправлялся в Пакистан и согласился взять письмо от «виновника торжества» его матери в Карачи. Из Парижа позвонила Каролин Ланг и сказала, что косящего под крутого парня министра внутренних дел Шарля Паскуа уговорили согласиться, чтобы месье Рушди мог ночевать во Франции, причем не только на частных квартирах, но даже и в отелях. (Впоследствии Паскуа признали виновным в незаконной продаже оружия Анголе и приговорили к одному году условно. А министра иностранных дел Бельгии Вилли Клааса осудили за взяточничество. Таков политический мир. Многих ли писателей сочли виновными в столь же прибыльных актах коррупции?)
Плодами кампаний прошедших двух лет стали заявления мировых лидеров. Джон Мейджор на сей раз высказался в жестких тонах: Мы все хотим довести до сведения иранского правительства, что у него не будет полноценных и дружественных отношений с остальным международным сообществом до тех пор, пока… Лидер оппозиции Джон Смит: Я безоговорочно осуждаю… недопустимо… Я призываю иранское правительство… Министр культуры Норвегии Эсе Клевеланд: Мы увеличим наши усилия, направленные против… и: Мы требуем отмены фетвы. Министр иностранных дел Ирландии Дик Спринг: неприемлемо… серьезное нарушение… Министр иностранных дел Канады Андре Уэлле: То, что Рушди жив, — обнадеживающий знак для сторонников свободы во всем мире.
В тот день было распространено полмиллиона листовок Остера-Делилло (деньги на которые в конце концов нашлись). Pour Rushdie опубликовали в США в переводе на английский. Фрэнсис и Кармел привезли Майкла Фута, Джулиана Барнса и других к иранскому посольству, чтобы вручить письмо протеста, но не сумели сделать так, чтобы при этом присутствовал кто-либо из журналистов. Кроме того, Кармел сказала по радио Би-би-си, что фетва распространена на его родных и друзей. Это неверное и неуклюжее заявление могло поставить его близких под удар. Через минуту после того, как это прозвучало в новостях, Кларисса позвонила ему и спросила, что происходит. Следом позвонил Джон Дайамонд, и ему до вечера пришлось трудиться в поте лица, чтобы убедить Би-би-си передать опровержение.
Гиллон сообщил, что его попытки организовать печатание и распространение «Аятов» в мягкой обложке в Великобритании увенчались успехом. Билл Норрис, глава дистрибьюторской компании «Сентрал букс», литературным подразделением которой была «Тройка букс», сказал, что будет рад взять на себя эту задачу, что приятно взволнован и не боится. Компания распространяла антифашистскую литературу и постоянно, по словам Норриса, получала угрозы. Ее здание уже находилось под охраной. Ее интерес, однако, состоял в распространении книги, а не скандала. Он сделал глубокий вдох и сказал Гиллону: да. Давай это сделаем. Давай бросим сволочам перчатку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
