Подполковник покрутил диск, трубку на том конце провода никто не снял.
— Найдем, — заупрямился Шиленко, — через начальство найдем.
Дозвонился до кого-то. Называя по имени-отчеству, попросил наискорейше разыскать Семена Трифоновича и передать, что-товарищ из Свердловска в УКГБ и ждет его звонка. После уж заговорил о человеке, которого Ковалев встретил в коридоре управления.
Фамилия его Ланской, звать Никитой Федоровичем. Недавно исполнилось двадцать шесть лет. Пока была жива мать, кормила, одевала, как могла. Теперь остался один. Средств никаких, а жить надо. Кто-то надоумил хлопотать о пенсии. Инвалидом Ланской стал в четырнадцать лет. Предъяви нужные справки — и получишь хоть сколько-то на пропитание. Но не было нужных справок. Не с дерева брякнулся по детской шалости, не болезнь изувечила. Изувечили Никиту немцы. Не в гестапо, как чаще бывало. Изуверски калечили его в штабе саперного батальона.
60
Беженцы из Ленинградской области, мать и сын Ланские, как и тысячи им подобных, не смогли уйти от стремительно наступавших немецких войск, осели в оккупированном Полоцке. Зарегистрировались в управе, снимали угол. Мать, искусная портниха, обшивала немецких тыловых щеголей и, худо-бедно, добывала кусок хлеба. Кто-то из клиентов устроил Никиту истопником в штаб стоявшего на окраине города саперного батальона.
В тот период стал захаживать к Ланским сосед по дому Адам Терентьевич Кульчитский. Поначалу Никите казалось, что тот добивается расположения его молодой матери. Действительно, роль ухажера удавалась Кульчитскому. Но добивался он, учитывая клиентуру портнихи, совсем другого. Похоже, не добился. Мать была слишком напугана творящимся на земле. А вот с Никитой Адам Терентьевич сошелся быстро.
«Я хотел быть патриотом, — рассказывал Ланской подполковнику Шиленко, — то, что я делал, казалось пустяком. Передавал Адаму Терентьевичу, что видел в штабе и на территории батальона, что слышал от русских, которые служили немцам. Только и всего».
Однажды, непонятно чем взволнованный, Кульчитский сообщил Никите адрес какого-то «Беркута» и строго предупредил: «Беркут» — это на самый крайний случай. Мало ли что может случиться с ним, Кульчитский. Но и тогда к «Беркуту» только с таким, что покажется Никите очень и очень важным. Лишь после этого мальчик почувствовал, что поручения дяди Адама — не пустяк, имеют важное значение. Но данной ему явкой не пришлось воспользоваться. С дядей Адамом ничего не случалось, и они время от времени продолжали встречаться. Никита добросовестно пересказывал все, что видел и слышал в немецкой части.
События, о которых поведал Никита Федорович Ланской витебским чекистам, относились ко второй половине 1943 года. Первые месяцы мальчишка подметал двор, чистил конюшни, копал на чьем-то поле картошку для саперов. В должность истопника, как таковую, вступил в начале октября. Однажды, занимаясь печками в трех комнатах штаба, Никита заметил на столе отпечатанные на машинке бумаги, оставленные беспечным делопроизводителем. Разобраться в них, конечно, не мог. Правда, печатный латинский шрифт читал хорошо, но что за этим шрифтом — увы.
Все же каким-то неведомым чутьем сообразил — на столе секретный приказ. Да и не чутьем, пожалуй. Общаясь с немцами, он уже понимал некоторые слова и фразы. Часто слышал от военных слово «бефель» — приказ, постоянно на их языке звучало и слово «гехайм» — тайный, секретный: гехаймфельдполицай — тайная полевая полиция, гехаймштаатсполицай — гестапо — тайная государственная полиция. А слова «оператион» и «партизанен» вообще читались, как русские. Сомнений не оставалось — на глаза Никите попался секретный приказ, как он понял, о проведении какой-то операции против партизан. Никита мучился — что делать? Может, стащить?
Хватило у мальчишки благоразумия не сделать этого, сообразил, что исчезнувший вместе с истопником важный приказ отменят, и его безрассудный поступок ничего полезного не принесет. Решил просто полистать, запомнить что-то. Нет, не под силу было и это. И вдруг… «Parole», «November»… Да это не только отличнику пятого класса Никите Ланскому, но и дураку понятно. Прочитал раз, второй… Знакомые и незнакомые названия городов на каждый день ноября. Несколько раз прочитанное нервно обостренная память схватила едва не на всю жизнь.
Спрятавшись на конюшне, переписал запомнившийся текст на бумажку. Какой ценности оказалась эта бумажка, он определил по поведению дяди Адама, едва не смявшего парня в своих объятиях.
Недели три спустя, в разгар крупнейшей операции гитлеровцев по блокаде «бандитской республики Россоны», как называли немцы партизанскую зону, Никиту вновь привлекли документы на штабном столе. Увлекшись, он, уже поднаторевший в немецком, стал разбирать их содержание. На этом и попался. Его не передавали ни в какие следственные органы — вышло бы боком самим саперам. За беспечность гестапо и их не погладило бы по головке. Допытываясь, для кого он такой любопытный, саперы расправлялись с Никитой самолично.
Тело выбросили в овраг. Истязатели считали, что до смерти забили мальчишку. Но Никита Ланской пришел в себя, чудом дополз до дома.
Чекистами Витебска установлено: был подпольщик Кульчитский, был и «Беркут» — Андрей Иванович Рыжков, тоже подпольщик. Можно себе представить, как вел себя на допросе четырнадцатилетний мальчик, если эти люди и после происшедшего с Никитой Ланским оставались на свободе, продолжали работу в подполье. Погибли они в конце войны, уже будучи в рядах Красной Армии.
Кто теперь подтвердит рассказ Никиты Федоровича Ланского? Ведь мальчишку немцы могли изуродовать и просто за кражу, допустим, буханки хлеба…
— Нет живых свидетелей, — сказал подполковник Шиленко, — но вот какая штука, дорогой Александр Григорьевич. Ланской и сейчас называет пароли из немецкого секретного приказа, которые якобы запомнил четырнадцатилетним пацаном. Называет в том порядке, в каком они были в приказе — по числам ноября 1943 года. Вот он, этот приказ, — подполковник Шиленко пододвинул Ковалеву раскрытую папку, принесенную молодым следователем. Это был оперативный приказ от 20 октября 1943 года на проведение крупнейшей операции против партизан под кодовым названием «Генрих». — Смотри, Александр Григорьевич.
Ковалев смотрел, читал, листал и снова читал… Знакомое оформление архивных трофейных документов: страница по-немецки, страница по-русски. В правом верхнем углу приказа — адресат: «Гауптштурмфюреру СС фон Вильке».
— Кто такой Вильке? — спросил Ковалев.
— Командир первого строительного саперного батальона тыла группы армий «Центр». Батальон дислоцировался в Полоцке.
Ковалев читал:
«Для проведения операции назначаются… 1-я команда СД, 13-й батальон СС, специальный батальон СС Дирлевангера, 57-й полицейский батальон, 7-й казачий полк, 3-я команда особого назначения, 1-й строительный саперный батальон фон Вильке…»
Наконец то, на что обращал внимание Ковалева начальник следственного отдела подполковник Шиленко:
«Пароли: 1 ноября — Кюстрин, 2 ноября — Рюген, 3 ноября — Бамберг, 4 ноября — Айслебен, 5 ноября — Париж, 6 ноября… 29 ноября… 30 ноября…»
— Об этих паролях говорил Ланской? — спросил Ковалев.
— Не все точно, конечно. Столько лет прошло… Эти, — заглянул в приказ… — Штальзунд, Людейшайд, Мюльхайм… Иди-ко удержи в памяти. Называл искаженно. Но называл! Вот и подумай, дорогой Александр Григорьевич: где, при каких обстоятельствах мог видеть этот приказ Никита Ланской? Штабная документация гитлеровского саперного батальона перешла, как говорится, из рук в руки — от немцев в нашу контрразведку. К тому же калека Ланской до шестнадцати лет не поднимался с постели, потом год учился ходить самостоятельно.
— Остается только безоговорочно поверить рассказу Никиты Федоровича.
— Я уже поверил.
— Но ваша вера, Владимир Панкратьевич, не документ для получения пенсии.
— Будем думать. Будем искать тех, с кем держал связь подпольщик Кульчитский. В обкоме посоветуюсь. Не оставим парня в беде, не придется больше просить подаяния.
— И это было?! — воскликнул Ковалев, с ужасом представляя изломанную фашистами руку Ланского, протянутую за нищенской копеечкой.
— Не раз снимали с поезда. Песенку жалостливую разучил.
— Какого же черта он до сих пор молчал о себе?! — возмущался Ковалев.
— Не молчал. Но знаешь ведь, какие есть в канцеляриях люди. Да и винить не всех можно. В герои порой и подлецы лезут. В собесах и с такими сталкиваются. А у Ланского один свидетель, и тот — мертв.
Позвонил Матусевич. Действительно, он приглашал Ковалева посетить «мадам Пудетскую». Ни мужа, ни детей дома нет. Хорошая возможность поговорить с глазу на глаз.
