Мы молча окружили их. Мы смотрели во все глаза. Петров торжественно сказал:
— Здравствуйте, товарищи! Простите, многих из вас я, вероятно, позабыл. Ведь мы виделись в последний раз семнадцать лет назад…
Никто не проронил ни слова.
— Кто начальник ракетодрома? — спросил Петров.
— Я,— сказал начальник Северного ракетодрома.
— Мы потеряли свои авторазгрузчики,— сказал Петров.— Будьте добры, разгрузите корабль. Мы привезли много интересного.
Начальник Северного ракетодрома смотрел на него с ужасом и восхищением.
— Только не трогайте шестой отсек, хорошо? В шестом отсеке две мумии. Сергей Завьялов и Сабуро Микими… Мы привезли их, чтобы похоронить на Земле. Мы везли их пять лет. Так, Ларри?
— Так,— сказал Ларри Ларсен.— Сергея Завьялова мы везли пять лет. Микими мы везли четыре года. А Порта остался там.— Ларри улыбнулся, борода его затряслась, и он заплакал.
Петров повернулся к Ружене:
— Пойдем, Руженка. Пойдем. Мы вернулись и привезли Земле в подарок далекие миры. Ты видишь, я вернулся!
Она смотрела на него так, как никогда ни одна женщина не смотрела и не посмотрит на меня.
— Да…— сказала она.— Ты вернулся…
Она зажмурилась и помотала головой. Они пошли, обнявшись, через толпу, и мы расступились перед ними.
На «Цифэе» она прощалась с ним навсегда. А встретила его через полгода. Он уходил на двести лет. А вернулся через семнадцать. Ему удалось это. Ему все всегда удавалось. Но как?
Я не знаю, как это объяснить и можно ли это объяснить. Я ведь только поэт. Я не физик.
2 АРТИСТКА РУЖЕНА НАСКОВА
— Будет дождь,— сказал Валя.
Мы сидели на диване перед балконом и глядели в низкое небо над матовыми крышами города.
— Дождь,— повторил он.— Я очень давно не видел дождя. Там не было дождей.
— Почему? — спросила я.
— Не знаю. Не было…
Быстро темнело, и мы сидели, не зажигая света. Я обняла его за плечи.
— Не надо, Руженка,— сказал он тихо.
Я почувствовала под пальцами его пустой рукав.
— Не говори глупостей!
— Но это, наверное, очень неприятно.
— Не говори глупостей,— повторила я.— Лучше помолчи.
— Мы и так все время молчим…
Ветер колыхнул поднятую штору, и было слышно, как сзади в комнате зашуршала бумага.
— Как здорово — ветер! — сказал Валя и закрыл глаза.
— Ветра там тоже не было? — спросила я. Я прижалась лицом к его плечу.
— Тебя там не было,— услышала я.
В городе зажглись огни, тучи стали красноватыми и опустились еще ниже. Сразу хлынул дождь и забарабанил по стеклам.
— Хочешь, я закрою балкон?
— Ой, не надо! Сиди! — сказал он и очень больно стиснул мои пальцы.
— Валька! — прикрикнула я. Он отпустил мою руку.
— Прости, Руженка, я не хотел… Я посмотрела ему в глаза.
— Ты стал какой–то железный,— сказала я.— Твердый, как полено. И ужасно сильный.
— Так и должно быть,— усмехнулся он.— Я стал невозможно сильный. Все калеки сильные.
— Какая чепуха! Это не оттого…
— Да, не оттого,— согласился он.— Это от перегрузок.
— Не надо,— попросила я.— Не надо рассказывать. Подожди…
Я снова прижалась лицом к его плечу. Дождь все шел. У балконных дверей скопилась лужица, и струйка черной воды медленно поползла в комнату. Я снизу вверх поглядела на Валю. Он смотрел на черную струйку остановившимися глазами.
— Не надо,— прошептала я.— Не надо вспоминать. Постарайся сегодня ничего не вспоминать. Не будем сегодня вспоминать.
— Очень жалко Сергея,— медленно сказал он.
— Очень. Он был такой славный…
— Он был замечательный,— сказал Валя.
Я вспомнила Сергея, как всего год назад он приходил к нам, и другие межпланетники приходили к нам и ночи напролет кричали друг на друга на ужасном русско–французско–китайско–английском жаргоне, говорили о теории тяготения, о тау–механике, о каких–то специальных разделах математики. Я и не пыталась понять что–либо, а ведь они тогда обсуждали планы этого необыкновенного опыта.
Нет, ничего нельзя забыть. Не забыть, как тот отвратительный толстяк сказал: «Петров просто испугался. Это бывает в Пространстве». Как приходил Саня Кудряшов и сидел вечерами, согнувшись у стола, жалкий и страшный. Я знала, что он так любит, что страшно сидеть с ним рядом, и думала, что это судьба. А Саня однажды сказал: «Ведь он мог просто погибнуть, Ружена. Просто погибнуть в самом обычном рейсе». Он сказал так, потому что хотел утешить меня, но я его до сих пор не могу простить. Я все время хотела быть одна. Рядом со мной кипела огромная прекрасная жизнь, мои родные люди учились, любили, строили, а я не могла быть с ними. Я перестала петь, никуда не выходила, ни с кем не разговаривала. Я завидовала. Или, может быть, я надеялась. Вероятно, с самого начала в глубине души я надеялась, что Валя может совершить невозможное. Разве это можно забыть? И вот он вернулся.
Валя встал, подошел к балкону и закрыл дверь. Я сказала:
— Будем пить чай. Хочешь?
— Угу… Еще как!
Он прошел через комнату и включил свет.
— Ничего не изменилось,— сказал он оглядываясь.— Будто и не было этих семнадцати лет.
— Только сто восемьдесят семь дней,— поправила я.— И семь часов в придачу.
— Да, конечно…
Глаза у него заблестели, и он стал похож на прежнего Валентина Петрова. Он был таким же много лет назад, в Дао–Рао, где мы познакомились во время подводной охоты. Никакой рыбы не было, мы просто постреляли из электрических ружей по водорослям, а потом долго сидели на песке и разговаривали. Он был веселый, стремительный и все время острил. Видно было, что он очень хочет понравиться, но понравился он не сразу. Он понравился, когда перестал острить.
Я принесла чайник, накрыла на стол и налила ему в его любимую чашку черного фарфора. Я села напротив и стала смотреть, как он пьет.
Замечательный чай,— похвалил он.— Только ты умеешь делать такой.
— Я совершенно не умею делать чай,— сказала я.— Я в этом ничего не понимаю.
— Порта варил удивительный кофе,— сказал Валя.
И он стал рассказывать, как Порта варил кофе и они вшестером пили кофе из маленьких чашечек, которые Порта возил с собой во все свои экспедиции. Кофе был горячий и черный, и было удивительно вкусно отхлебывать его маленькими глотками и заедать сливовым вареньем, и Порта сокрушался, что на корабле нельзя курить. Он говорил, что кофе состоит из кофе, варенья и табачного дыма, но никто ему не сочувствовал, потому что из всех шестерых курил он один. Вахтенный загонял его в ванную и ставил под вентилятор, и Порта сидел там в мрачном одиночестве и злился. Но он ничего не мог поделать — таковы были правила.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
