Но так или иначе, Уилл продолжал жить в их доме — по каким причинам, Скарлетт не знала, — и чисто деловые отношения, установившиеся между ними, были ей приятны и вполне ее устраивали. К повредившемуся умом Джералду Уилл проявлял глубочайшую почтительность, но подлинной главой дома была в его глазах Скарлетт.
Она одобрила его план отдать внаймы лошадь, хотя это на какое-то время лишало их средства передвижения. Конечно, больше всех это огорчит Сьюлин. Ведь самым большим удовольствием для нее было проехаться с Уиллом в Джонсборо или Фейетвилл, когда он отправлялся туда по делам. Одетая с бору да с сосенки — во все, что оставалось лучшего у женской половины обитателей Тары, — она наносила визиты друзьям, собирала новости со всей округи и начинала снова чувствовать себя мисс О'Хара из поместья Тара. Она никогда не упускала случая удрать с плантации и покрасоваться среди людей, которым не было известно, что она самолично застилает постели и полет огород.
«Мисс Гордячке придется две недели посидеть дома, — думала Скарлетт, — а нам, хочешь не хочешь, потерпеть ее нытье и воркотню».
Мелани с ребенком на руках тоже вышла на крыльцо, расстелила на полу старое одеяльце и посадила на него Бо, чтобы дать ему поползать. Получив очередное письмо Эшли, Мелани либо радостно распевала, сияя от счастья, либо впадала в состояние беспокойного тоскливого ожидания. Но и ликующая, и подавленная, она пугала своей бледностью и худобой. Без единой жалобы она выполняла свою долю работ, хотя здоровье никак не возвращалось к ней. Старый доктор Фонтейн определил ее болезнь как женское недомогание и в полном согласии с доктором Мидом заявил, что ей вообще не следовало иметь детей. Он без стеснения предрек, что еще одни роды убьют ее.
— Сегодня в Фейетвилле мне попалась на глаза одна весьма занятная штучка, — сказал Уилл. — Я подумал, что вам, сударыня, будет интересно это увидеть, и решил прихватить ее с собой. — Порывшись в заднем кармане брюк, он вытащил обшитый лыком коленкоровый бумажник, который смастерила для него Кэррин, и достал оттуда денежную купюру Конфедерации.
— Если вам кажется, Уилл, что в деньгах Конфедерации есть что-то занятное, то я никак не разделяю вашего мнения, — резко сказала Скарлетт, так как один вид этих денег приводил ее в исступление. — У папы в сундуке лежит этих бумажек на три тысячи долларов, и Мамушка давно рвется заклеить ими дыры на чердаке, чтобы там не гулял сквозняк. И, пожалуй, я так и сделаю. Тогда по крайней мере от них будет какой-то толк.
— «Державный Цезарь, обращенный в тлен…» — пробормотала Мелани с грустной улыбкой. — Не нужно, Скарлетт, не делай этого. Сохрани их для Уэйда. Он, когда подрастет, будет гордиться ими.
— Насчет державного Цезаря я ничего не слыхал, — терпеливо промолвил Уилл, — а вот то, что вы сказали насчет Уэйда, мисс Мелли, — так ведь и я как раз о том же. Тут на обороте наклеен стишок. Я знаю, мисс Скарлетт не больно жалует стихи, но мне казалось, эти могут прийтись ей по душе.
Он перевернул купюру. С оборотной стороны на нее был наклеен кусок оберточной бумаги, исписанный бледными самодельными чернилами. Уилл откашлялся и неторопливо, с расстановкой прочел:
— Называется: «Стихи на оборотной стороне денежной купюры Конфедерации»:
Это знак, не имеющий больше цены, –Сохрани его, друг дорогой;Это символ когда-то прекрасной страны,Разоренной жестокой рукой.Да поведает он свой печальный рассказТем, кто память хранит о былом,О земле — колыбели священной для нас,О грозе, полыхавшей огнем.
— О какие прекрасные, какие волнующие слова! — воскликнула Мелани. — Нет, Скарлетт, ты не должна позволять Мамушке заклеивать деньгами щели на чердаке. Это же не просто бумажки, как правильно сказано в стихах… это память о той жизни, которая ушла безвозвратно.
— Ах, Мелли, не будь такой сентиментальной! Бумага все равно остается бумагой, а у нас ее так мало, и мне надоело слышать Мамушкину воркотню из-за щелей на чердаке. А когда Уэйд подрастет, у меня, надеюсь, найдется для него достаточно зеленых банкнот вместо этих никчемных бумажек.
Уилл, который во время этого разговора приманивал к себе малютку Бо, показывая ему купюру и заставляя ползти по одеялу, поднял голову и, заслонив глаза от солнца рукой, поглядел на подъездную аллею.
— К нам еще кто-то пожаловал, — сказал он. — Еще один солдат.
Скарлетт посмотрела туда и увидела ставшую привычной картину: бородатый человек в серых и синих лохмотьях — остатках военной формы обеих армий — медленно брел по кедровой аллее, с трудом волоча ноги, понуро опустив голову.
— А я-то думала, что с солдатами уже покончено, — сказала Скарлетт. — Надеюсь, этот не очень изголодался.
— Думаю, что очень, — промолвил Уилл.
Мелани поднялась.
— Пойду велю Дилси поставить еще один прибор, — сказала она. — И надо удержать Мамушку, чтобы она не набрасывалась на этого беднягу прямо с порога, и не стаскивала с него рубище, и не…
Она так внезапно умолкла на полуслове, что Скарлетт подняла на нее глаза. Мелани держалась рукой за горло, словно ее что-то душило, и было видно, как на шее под кожей у нее быстро-быстро бьется голубая жилка. Лицо ее совсем побелело, а карие глаза казались неестественно огромными и почти черными от расширившихся зрачков.
«Она сейчас потеряет сознание!» — подумала Скарлетт и, вскочив со ступенек, обхватила ее за плечи.
Но Мелани отбросила ее руку и в мгновение ока сбежала с крыльца. Она летела по аллее словно птица, раскинув руки, едва касаясь ступнями гравия, ее линялые юбки развевались… И Скарлетт вдруг все поняла, и это прозрение обрушилось на нее как удар. Она прислонилась к колонне, чтобы не упасть, и когда солдат поднял заросшее белокурой бородой лицо и стал, глядя на дом, словно не находя в себе сил сделать еще хоть шаг, у Скарлетт остановилось сердце. А затем оно толкнулось о ребра и забилось бешено, когда Мелли с нечленораздельным криком упала в объятия этого оборванного солдата и его голова склонилась к ее лицу. Не помня себя, Скарлетт бросилась вниз по ступенькам, но рука Уилла удержала ее, ухватив за юбку.
— Не надо, не мешайте им, — тихо сказал он.
— Уберите руку, болван! Уберите руку! Это же Эшли.
Но он продолжал удерживать ее за юбку.
— Ведь это же как-никак ее муж, верно? — мягко проговорил он, и, теряя рассудок от бессильной ярости и непомерного счастья, Скарлетт в смятении взглянула на него и прочла в глубине его глаз понимание и участие.
Часть 4
Глава XXXI
Холодным январским днем 1866 года Скарлетт сидела в своем кабинете и писала письмо тете Питти, в котором подробнейшим образом в десятый раз объясняла, почему ни она, ни Мелани, ни Эшли не могут приехать в Атланту и поселиться с ней. Писала она быстро, стремительно, ибо знала: тетя Питти, не успев прочесть начало, тотчас примется за ответ, и письмо будет заканчиваться жалобным всхлипом: «Я боюсь жить одна!»
Руки у Скарлетт застыли, и, отложив в сторону перо, она потерла их, чтобы согреть, а ноги глубже засунула под старое одеяло. Подметки на ее туфлях прохудились, и она вложила в них стельки, выстриженные из ковра. Ковровая ткань предохраняла, конечно, ноги от соприкосновения с полом, но не давала тепла. Утром Уилл повел в Джонсборо лошадь, чтобы подковать, и Скарлетт мрачно подумала, что, видно, совсем уж худо стало дело, раз о ногах лошадей заботятся, а люди, как дворовые псы, ходят босые.
Она только было снова взялась за гусиное перо, но тут же его опустила, услышав шаги Уилла у черного хода. Вот его деревянная нога застучала в холле и он остановился у двери в ее кабинет. Скарлетт подождала немного, но он не входил, и тогда она окликнула его. Уилл переступил через порог — уши у него покраснели от холода, рыжие волосы были растрепаны; он стоял и смотрел на нее сверху вниз с легкой кривой усмешкой.
— Мисс Скарлетт, — обратился он к ней, — сколько у вас по правде живых денег?
— Ты что, решил жениться на мне, Уилл, и уже считаешь приданое? — не без раздражения спросила она.
— Нет, мэм. Просто захотелось узнать.
Она внимательно посмотрела на него. Нельзя сказать, чтобы Уилл выглядел озабоченным — впрочем, озабоченным он никогда не бывал. И тем не менее она почувствовала: что-то неладно.
— У меня есть десять долларов золотом, — сказала она. — Это все, что осталось от денег того янки.
— Так вот, мэм, этого мало.
— Мало — для чего?
— Мало, чтоб заплатить налог, — сказал он, проковылял к камину и, нагнувшись, протянул к огню свои покрасневшие от холода руки.
— Налог? — повторила она. — Да что ты, Уилл! Мы ведь уже заплатили налог.
— Да, мэм. Только говорят, недостаточно заплатили. Я слышал об этом сегодня в Джонсборо.
