Просторная конюшня была сооружена из того же камня, что и гостиница, хотя обтесанными оказались лишь каменные блоки вокруг больших дверей. Тускло светил одинокий фонарь, свисавший со столба. В стойлах возле дверей Перрин обнаружил Ходока и коней своих спутников. Огромной верховой лошади Лойала явно было тесно в ее стойле. Знакомый запах сена и лошадиный дух действовали успокаивающе. Судя по всему, до конюшни Перрин добрался первым.
Порядок тут блюл всего один конюх, узколицый мужчина в грязной рубахе, с прямыми седыми волосами. Въедливому конюху потребовалось узнать, кто вообще такой Перрин, раз ему вздумалось приказывать седлать сразу четырех лошадей, и кто его хозяин, и что он делает здесь среди ночи, весь увешанный узлами, будто собрался в дорогу, и известно ли мастеру Фурлану, что некий постоялец решил потихоньку улизнуть, и, кстати, что прячет Перрин в тех седельных сумках, да и с глазами у него что-то неладно, уж не болен ли он?
Из-за спины Перрина, блеснув в свете фонаря золотом, вылетела монета. Конюх тут же сграбастал ее цепкой рукой и попробовал на зуб.
— Седлай, — сказал Лан. Голос его был мягок, — таким мягким может быть холодное железо, и конюх коротко кивнул и засуетился, торопясь приготовить лошадей.
Когда в конюшню спустились Морейн и Лойал, им не пришлось ждать ни минуты, они сразу взяли своих лошадей под уздцы, и вскоре отряд уже шел за Ланом прочь от гостиницы, по улице, что пролегла за конюшней в сторону реки. Приглушенный цокот копыт по брусчатке привлек внимание лишь облезлого пса, ребра которого напоминали штакетник забора, да и этот свидетель разок мрачно гавкнул на отряд и шмыгнул в сторону от греха подальше, когда Лан оказался шагах в двух от него.
— Это тебе ничего не напоминает, а, Перрин? — тихо, чтобы услышал только юноша, спросил Лойал.
— Да потише ты, — прошептал Перрин. — А что это должно напоминать?
— Ну, совсем как в старые времена. — Огир как мог постарался понизить голос — теперь гудел шмель с собаку, а не с лошадь, как раньше. — Крадучись уходим в ночь, а позади — враги, и, может статься, впереди тоже, в воздухе веет опасностью, и холодный привкус приключения.
Перрин хмуро воззрился на Лойала поверх седла Ходока. Сделать это было проще простого: голова, плечи и грудь Лойала высились над седлом.
— О чем ты говоришь? Тебе что, начинает нравится опасность? Поверить не могу! Лойал, ты, должно быть, с ума сошел!
— Я только отмечаю для памяти свое общее настроение, — произнес Лойал натянуто. Или, быть может, оправдываясь. — Это нужно для моей книги. Я все обязан в нее заносить. И, по-моему, мне начинает нравиться. Участвовать в приключениях. Да, нравится! — Его уши дважды яростно дернулись. — Если я хочу писать о приключениях, то должен их полюбить.
Перрин только головой покачал.
У каменных причалов приткнулись на ночь паромы, очень смахивавшие на баржи, и были они недвижны и темны, как и большая часть судов. Правда, возле одного двухмачтового судна суетились на причале, да и на палубе, люди, качались отсветы фонарей. Пахло у реки в основном смолой и пенькой, с сильным рыбным духом, хотя от ближайшего склада ветерок доносил острые пряные ароматы, на фоне которых прочие составляющие ночного букета словно блекли и выцветали.
Лан отыскал капитана, низкорослого, худощавого мужчину, который, слушая собеседника, странно клонил набок голову. Переговоры шли недолго, по рукам ударили быстро, и вот уже с корабля выставили гики с лямками — чтобы поднять на борт лошадей. Перрин приглядывал за лошадьми, успокаивал их ласковыми словами: лошади вообще-то не отличаются способностью терпеливо сносить все непривычное, например, болтаться в воздухе без опоры под копытами, но даже на жеребца Стража как будто возымели действие тихие увещевания Перрина.
Лан вручил золото капитану и выдал серебро двум босоногим матросам, которые сбегали на склад за мешками с овсом. Тем временем несколько матросов привязали лошадей между мачтами, соорудив из веревок нечто вроде небольшого загона, ворча о грязи, которую им придется потом убирать. Вряд ли кто из них думал, что их услышат, но уши Перрина уловили недовольное бурчание. Эти люди просто не привыкли к лошадям.
Без излишних проволочек «Снежный гусь» был приготовлен к отплытию немного раньше того срока, когда капитан — звали его Джайм Адарра — намеревался отчалить. Едва отдали швартовы, Лан повел Морейн вниз; следом за ними, зевая, прошествовал Лойал. Перрин остался на носу у релинга, хотя при каждом зевке огир юношу тоже тянуло зевать. А размышлял Перрин о том, сумеет ли «Снежный гусь», идя вниз по реке, опередить волков, опередить его сны. Забегала команда, загрохотали длинные весла — судно готовилось отойти от причала.
Едва на берег был брошен и подхвачен там последний швартовый канат, как из тени между двумя складами выскочила девушка — узкая юбка-штаны, узелок в руках и развевающийся за спиной темный плащ. Она прыгнула на палубу в тот самый миг, когда матросы взялись за длинные весла и сделали первый гребок.
Со своего места у румпеля к ней устремился Адарра, но девушка спокойно опустила на палубу свой узелок и быстро заявила:
— Проезд вниз по реке я оплачу… э-э… скажем, до того места, куда плывет он. — Она кивком указала на Перрина, не взглянув на него. — Я не против ночевать на палубе. Холод и сырость мне нипочем.
Несколько минут девушка и капитан торговались — и готово. Девушка отдала три серебряные марки, хмуро посмотрела на медяки, полученные на сдачу, затем ссыпала их в свой кошель, прошла вперед и встала рядом с Перрином.
От нее исходил травяной запах — легкий, свежий и чистый. Темные раскосые глаза над высокими скулами недолго рассматривали Перрина — девушка отвела взор, оглянувшись на берег. Как решил Перрин, девушка была одних лет с ним, вот только не мог он сообразить: подходит такой нос к ее лицу или слишком велик для него. Ну и дурак же ты, Перрин Айбара! Какая разница, как она выглядит?
Теперь полоса воды между судном и пристанью была шириной уже с добрых двадцать шагов; длинные весла погружались в волны, прорезая в черной глади белопенные борозды. На мгновение в голову Перрину залетела мысль: а не бросить ли ее за борт?
— М-да, — промолвила вскоре девушка, — никогда не предполагала, что мои путешествия так скоро снова приведут меня в Иллиан. — Голос ее был звонким и высоким, говорила она решительным тоном, но неприятной манера разговора не была. — Вы ведь и в самом деле направляетесь в Иллиан? — Перрин сжал челюсти. — Не стоит дуться, — заметила она. — Там такая грязь осталась после вас, после вас и того айильца. Когда я уходила, большого шума еще не успели поднять.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
