— Айда, Григорьич! — крикнул Кружилин и взял за плечо Анну, повернул к себе на секунду. — Спасибо, девка. Не знал, что этакая ты! Живы останемся — благодарить тебя будем. Идите этим переулком, проскочите, может…
Анна, Назаров с сыном под мышкой, его жена побежали в сторону. И тогда закричала Анфиса:
— Кирьян! Ить дом ваш — вот он! В погреб если… Или в подполье куда? Ведь никто не подумает!
— Не знаю… — крутнул головой Кирюшка. — Отец-то дома, после смерти матери всё прихварывает он.
— Кирюшенька! — Анфиса ткнулась ему головой в грудь. — Ты хороший, будь ещё лучше! Выйду я за тебя, вот ей-богу!
— Так отец-то? Знаете же, каков он…
— Да ведь и меня они… если поймают! Я в окошко тогда там, в Казанихе, Кафтанов заревел: «Догнать и эту повитухину дочку, обрубить ей лапы-то, которыми выблюдка сельсоветского хотела принять!» — И, видя, что Кирьян, всё ещё колеблется, закричала страшно: — Кирья-ан!
— Ладно… Только и отца тоже… в подпол. Иначе выдаст.
Анфиса, Кирюшка, Кружилин и Алейников огородами побежали к дому Инютиных. Фёдор не побежал. Чувствуя облегчение, он посидел у плетня, глядя на зарево от полыхающего назаровского дома. Сидел и думал: этим близко, добегут, а сумеет ли Анна тех довести? Далековато тем…
Утром Фёдор узнал — сумела. Спасли, видимо, быстро наступившая темнота и хлынувший наконец ливень, иначе не пробраться бы им незамеченно. Узнал от Ивана, который зашёл на минутку домой. Он был без шашки, только на руке болталась плеть.
— Герой, гляжу, ты. С плёткой ходишь. Жених завидный, — сказал тогда Фёдор. Иван дёрнул начавшей волосянеть губой, вышел.
А через полчаса распахнулась дверь, ввалился в избу Кафтанов, отшвырнул поднявшегося было навстречу дряхлого Силантия, схватил Фёдора за рубаху на груди, тряхнул.
— Говори сразу: куда они скрылись? Не то белый свет кровью замутится! Тут они где-то, тебя видели с ними вчерась в темноте.
— Не знаю я… Кто это меня видел?
— Счас узнаем, знаешь али нет.
И бросил Фёдора под ноги сгрудившимся в дверях бородатым мужикам. Те подхватили его за руки и ноги, выволокли из избы, сдёрнули пиджак, рубаху, брюки, прикрутили к плахе вниз животом, плаху бросили на землю. «Всё, сейчас пристрелят, пристрелят…» — стучало у Фёдора в голове, когда его волокли по двору, срывали одежду. Он даже не мог сообразить, боится этого или нет, — так стремительно всё произошло. Он не мог догадаться почему-то, что его просто собираются высечь. А когда свистнула плеть и будто насквозь прожгла тело, он всё понял наконец и закричал:
— Что вы делаете, сволочи?! Что делаете?..
Но закричал не от боли, а от возмущения, от бессильного гнева. Этот гнев, кажется, и помог ему выдержать. Да ещё то обстоятельство, что неподалёку, поглаживая лошадиную морду, стоял Ванька и угрюмо глядел на Фёдора. Характер Фёдора и на этот раз сослужил ему неоценимую службу.
Секли его долго, старательно, в лохмотья изорвав спину, зад и ноги чуть не до ступнёй. Больно было только вначале, потом лишь гудела голова, будто её сжимали чем-то жёстким и горячим, сжимали до тех пор, пока она с хрустом не лопалась, сознание не меркло.
Приходя в себя, он первым делом слышал голос Кафтанова:
— Последний раз спрашиваю: куда они могли скрыться? Где притаились, сказывай!
Веки Фёдора распухли — то ли оттого, что и по лицу угодила плеть, то ли просто от мук, — видел он плохо. Но видел, что Ванька так же стоит, обнимая лошадиную морду, что за плетнём собралась толпа баб, мужиков и ребятишек, слышал, как бабы и ребятишки выли, а мужики галдели и волновались. «Теперь-то… и вовсе молчать надо, — мелькнуло у Фёдора. — Иначе куда потом от позора? Не выдержал, скажут, расслюнявился… Насмешками заедят. А с Ванькой, живой останусь, сведу счёты. Не забуду. Анна, интересно, где? Видит ли?»
Очнулся он в полной тишине, в какой-то белой пустоте. Он лежал так же на животе, спина горела огнём, перед глазами торчали железные прутья.
Но скоро он сообразил, что лежит на кровати. Повернул голову чуть и увидел Анну. Она сидела на табуретке, прямая, иссохшая, чужая какая-то.
— Это где я? — спросил Фёдор.
— В Шантаре, в больнице. Четвёртый день уже.
— А-а… Как я сюда?
— Кружилин с Алейниковым привезли.
— Ага, спаслись, значит… Не нашли их?
— Нет. В подполе у Инютиных отсиделись. Демьяна самого с собой взяли в подпол, в избе один Кирюшка был. Он рассказывает: натерпелся страху, мол… Отец мой не раз заходил в дом, всё допытывался, куда Инютин девался. На голбчике сидит, грит, и спрашивает.
— А этот… Панкрат Назаров?
— Те легко отсиделись. К моему чулану даже никто не подходил. Где догадаться! Сейчас Назаров с семьёй тоже тут, в Шантаре.
— Почему тут?
— Так что делается сейчас?! Советской власти по деревням вокруг нету. В Шантаре ещё держится только. А по деревням отец мой с конниками этими хозяйничает. Кружилин с Алейниковым тут, в Шантаре, отряд тоже организовали, круглые сутки на всех выездных дорогах дозоры стоят — боятся, что отец нагрянуть может… И Кирюшка скрылся с Михайловки.
— Вон как?
— Ну да. Мой отец к вечеру ускакал из Михайловки со своими. А Демьян Инютин, как выпустили его из подпола, оседлал незаметно лошадёнку — да за ними. На другой день к утру опять все заявились. Инютин сам по своему подворью с наганом бегал, всё перерыл, искал Кирюшку, потом Анфиску. Да они ещё с вечера в тайгу уйти догадались. Меня с собой звали.
— Вон как? — опять сказал Фёдор. — Чего не пошла?
— Мне сюда надо было… — тихо промолвила Анна. И медленно поднесла платок к глазам, тяжело заплакала. — Феденька… Чего они с тобой сделали-то?
…Что ещё более или менее подробно запомнилось Фёдору из суматошных событий тех лет? Их с Анной партизанская свадьба? Да, пожалуй. Всё остальное представляется сейчас мешаниной из дней и ночей, из огня и стрельбы, из дыма и крови.
Партизанское движение в Шантарской и соседней с нею волостях началось задолго до колчаковщины. Банда Кафтанова за короткий срок разрослась до неимоверных размеров и, пока Фёдор лежал в больнице, дважды налетала на Шантару, чуть не взяв её. Чувствуя, что в третий раз село не удержать, Кружилин увёл свой плохо вооружённый отряд сперва в ущелья Звенигоры, а потом, выдержав там жестокий бой, дальше, за Михайловку, в таёжные верховья Громотухи. Фёдор, ещё слабый и больной — исхлёстанная плетью кожа только-только зарубцевалась, — ушёл вместе с отрядом. Ушла и Анна, наотрез отказавшись оставить Фёдора.
Со временем Фёдор окреп, налился прежней силой. Кружилин поставил его сперва во главе партизанской пятёрки, потом — десятки, а после — целого эскадрона. Анна была неотлучно при нём, стирала, обихаживала его. Не раз Фёдор пытался переспать с ней, но Анна, непонятная чёртова девка, твердила, как заведённая, одно и то же:
— Нет… Хоть режь. А свадьбу, если хочешь, давай.
Но Фёдор не хотел почему-то свадьбы. Да и не до неё было — всю осень восемнадцатого кружилинский отряд то гонялся за бандитами Кафтанова, то, наоборот, скрывался от них в лесах. Наступившая зима дала было передышку, кафтановские головорезы поутихли, затем скрылись и вовсе куда-то, многие партизаны разошлись по домам. Потом снова начали стекаться в тайгу, потому что в деревнях стали объявляться колчаковские карательные отряды.
Позже Фёдор понял, почему не хочет пока свадьбы с Анной. Ещё осенью в отряде появился Кирюшка Инютин, загнувшийся ещё более в крючок, с ещё более отвислыми плечами.
— Ты гляди, выжил! — встретил его Фёдор удивлённым возгласом.
— Ага. Анфиса того… упрятать сумела.
— Где же вы прятались?
— Там… Везде. А потом Анфиса говорит: «Иди, Кирьян, к партизанам». Я пришёл. Кружилин — ничего, принял.
— А сама она где? Чего с собой не взял?
— А так. Несподручно ей пока.
— Пока? Беременная, что ли? — догадался Фёдор. — От тебя, сморчок сопливый?
— А это неизвестно ещё, от меня али опять от тебя… В том-то и дело.
Вот эта «неизвестность» и удерживала Фёдора от женитьбы.
К весне только пришла весть в отряд, что Анфиса в какой-то деревушке зимой ещё разродилась мёртвым ребёнком, сама при этом чуть не скончалась. Кирюшка посветлел лицом, узнав, что она жива, а Фёдор решил жениться на Анне. Но тут опять началось такое, что о свадьбе нечего было и думать. Из самого Новониколаевска прибыл белогвардейский полк полковника Зубова со специальным заданием — уничтожить отряд Кружилина.
Свадьбу сыграли только в ноябре девятнадцатого года, когда выпал первый снег. Состоялась она в большой таёжной деревне Максютово и была если не громкой, то шумной, весёлой, но продолжалась недолго — один день всего. Банда Кафтанова была рассеяна, но Шантара находилась пока в руках колчаковцев, туда стекались разрозненные группы белобандитов, там, по сведениям вездесущего Якова Алейникова, спешно формировалось новое карательное соединение. Оно могло выступить в любую минуту.
