Ливьен пригляделась еще внимательнее. Потрогала. Металл был гладок. В одном месте на его поверхности были выгравированы какие-то знаки.
Нет, вряд ли изделие столь совершенной чеканки могли изготовить дикари…
Сейну, похоже, терзали те же сомнения, что и Ливьен.
– Может, они носили камень на затылке, – без предисловия высказала она предположение. – Или эту штуку носила гусеница?..
– Возможно, – откликнулась Ливьен. – Если это была личинка вождя, ее вполне могли украшать подобным образом… Рамбай, ты никогда не слышал о таком обычае?
– Нет, Рамбай не слышал, – отозвался тот. – Рамбай думает, не нужно говорить зря. Нужно искать, где он был. Завтра будем искать. – Он отвлекся от работы и, взглянув на Ливьен, впервые с момента возвращения улыбнулся ей. – Это знак. Наш Первый будет великой бабочкой.
Сейна хмыкнула и бросила Ливьен:
– Иногда самцы говорят неглупые вещи.
Рамбай посуровел вновь:
– Идите спать, самки, – пробурчал он. – Рамбай будет сторожить. И думать.
Ливьен и Сейна не стали спорить с ним. Сегодня была его очередь первым заступать в караул. Через два часа он разбудит Дент-Байана, и тот сменит его. Затем наступит очередь Сейны. Ливьен пока в караул не ходила – она еще не вполне оправилась от родов.
Потому она и удивилась так, когда Сейна разбудила ее среди ночи:
– Ливьен, проснись. Только тихо…
– Что опять стряслось? – она напряженно села на подстилке и приготовилась к неприятностям.
– Ничего, ничего, успокойся. – Сейна опустилась перед ней на корточки. – Я просто подумала, что должна сказать тебе. Я описала обруч Лабастьеру, и он вроде бы знает, что это такое.
– Что же это? – не скрывая облегчения, Ливьен опять прилегла.
– Это перстень.
– Перстень? А что такое перстень?
– Украшение, которое древние самцы маака носили на пальцах.
– На пальцах? – снова переспросила Ливьен, но тут же, сообразив, что это означает, села вновь.
На пальцах! А она-то думала, что владелец обруча был меньше, чем современная бабочка…
– Да, – продолжала Сейна. – А ты помнишь, что сказал о Хелоу Рамбай?
– Нет, – призналась Ливьен.
– Он сказал, что Хелоу – просто ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ БАБОЧКА.
Сомкнуть глаз в эту ночь Ливьен больше не смогла.
Перед ее мысленным взором вновь и вновь вставал кошмар, который доселе она боялась даже вспоминать. Картина из ее наркотического бреда. Странные неземные предметы. Машины, которые, кажется, подглядывают за тобой. Гладкая зеркальная поверхность пола. И зеленовато-белые кости на нем. Кости ОЧЕНЬ БОЛЬШОГО скелета.
17
Нам являться из небытия дано,
Чтобы влиться в лесную сень.
Неминуемо день превращается в ночь,
Но и ночь превращается в день.
Жизнь однажды кончается смертью, но
Разве вечна ночная тень?
«Книга стабильности» махаон, т. I песнь XIX; мнемотека верхнего яруса.
Утром принялись за скрупулезное изучение обнаруженной Ливьен и Сейной расселины, в которой предположительно побывал Первый. Вскоре какие-либо сомнения развеялись. Рамбай, видевший в темноте не хуже, чем при свете дня, углядел на одном из участков трещины, на глубине полутора-двух метров металлическую трубу. Точнее – два конца трубы с рваными краями, торчащие из каменистых стен. Было очевидно, что раньше они составляли единое целое, но, треснув, порода разорвала пополам эту древнюю коммуникацию.
Ширина трещины не позволяла воспользоваться для ее обследования крыльями. Рамбай и Дент-Байан слетали на предыдущую ступень «лестницы Хелоу» и принесли оттуда крепкую жердину, вполне способную выдержать вес бабочки. Привязав посередине неё флуоновую нить, они перекинули жердь через трещину, и Рамбай, цепляясь за нить руками, и упираясь ногами в стенки, спустился к трубе. Он примостился рядом с ней, на выпирающей из стены глыбе и крепко обвязавшись вокруг пояса, принялся за осмотр.
Диаметр трубы оказался как раз подходящим для того, чтобы в нее могла пролезть гусеница. Но для бабочки он был слишком узок.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Металл, из которого была изготовлена труба, на первый взгляд абсолютно не подвергся коррозии. Но когда Рамбай взялся за ее край и приложил некоторую силу, кусок белого сплава отломился, как ореховая скорлупа. Время изменило-таки физические свойства этого материала.
В какой из рваных концов трубы лазал Первый, определить было нетрудно. Из того, который шел в сторону их стоянки, торчал жгут почерневших от времени проводов. Когда Рамбай потрогал их, они рассыпались, словно зола. С другой стороны такого жгута не было. Значит, его уже разрушил Первый. Он был именно там, в той стороне, которая ведет к центру скалы.
Как он нашел эту трубу, как сумел спуститься и влезть в нее, осталось для взрослых загадкой. И уж тем паче загадкой было, куда он проник через нее, где побывал, откуда приволок пресловутую золотую вещицу. (Хотя на этот счет Ливьен и имела кое-какие соображения. Но она не спешила поделиться ими с остальными.)
Стоило Ливьен представить, скольким опасностям подверглось ее непутевое чадо, ее прошибал болезненный озноб.
А Первый тем временем, пережив две положенные линьки, начал вести себя по-новому.
Сегодня он уже не охотился за припасами, не носился как угорелый туда-сюда и не совал куда ни попадя свой любопытный нос. Нет. Сперва он на пару часов как бы впал в некую философскую рефлексию, а затем поведение его стало деловитым и целенаправленным.
Он готовился к закукливанию.
В нижнем ярусе городского инкубатора кокон личинке не нужен. И без того там поддерживаются необходимые температура, влажность и освещенность. Но инстинкт, несмотря ни на что, заставляет гусениц вырабатывать флуоновую нить. Она используется маака в промышленных целях.
Но в нынешних условиях поведение Первого было оправдано на сто процентов. Он с удивительным проворством выхватывал веточки из приготовленной взрослыми кучи хвороста и, смачивая соединения быстро схватывающейся слюной, плел из них нечто вроде продолговатой, поставленной вертикально, корзины с узким отверстием сверху. Скорее всего, Первый как-то прикрепил это сооружение к почве, иначе оно должно было упасть. Но как и когда он это сделал, Ливьен не заметила.
Вмешательство в этот процесс взрослых по совету опытной Сейны ограничилось лишь заготовкой прутьев.
Закончив изготовление каркаса, Первый, ловко перебирая лапками, принялся ползать по нему, многократно обматывая его вдоль и поперек флуоновой нитью. Спустя несколько часов ветки каркаса под гладкой сероватой, матово блестящей поверхностью уже не угадывались вовсе.
Наложив несколько слоев, Первый забрался на верхушку своей конструкции и нырнул в отверстие. А еще через несколько минут кокон зашатался и рухнул на бок.
О том, что Первый ведет внутри некую бурную деятельность, теперь можно было догадаться лишь по тому, как кокон дрожит и подергивается.
Ливьен решила, что в ипостаси гусеницы Первого больше уже не увидит, и у нее защемило сердце. Она успела привязаться к нему. Что ж, бессмысленно было ожидать от личинки слез прощания или иных проявлений сыновней нежности… И все же…
По задумке Рамбая кокон после закукливания Первого следовало куда-нибудь спрятать и замаскировать. Но инстинкты Первого сделали эту предосторожность излишней. Когда Ливьен уже потеряла надежду еще раз его увидеть, он неожиданно выбрался из кокона и принялся рыть почву рядом с ним. Выкопав небольшой продолговатый окоп с наклонным дном, Первый, упершись парой передних лапок в стенку кокона, столкнул его туда.
Кокон лег в землю под углом градусов в сорок пять и почти полностью скрылся из виду. На поверхности остался только торец с отверстием. Первый закидал яму щебнем. Если бы не отверстие, вряд ли кто-то смог бы теперь догадаться об искусственном происхождении этого холмика.
