Конечно, у использования кейрсэлхейна были и другие преимущества. Обереги волшебника создавали защищенную область, в которую, например, не могло проникнуть ни одно заклинание телепортации. Но если бы он поместил в него кейрсэлхейн и должным образом настроил его на индивидуальные особенности своих оберегов, он или союзник с правильными словами команды все равно могли бы пройти прямо через них без затруднений и без необходимости опускать эти обереги и подвергать себя чьей-либо атаке. И заклинания телепортации были не единственными приемами, которые мог хранить кейрсэлхейн.
Как тот, что лежит под потрескавшимся очагом сгоревшего охотничьего домика.
Он снова коснулся своей палочки, слегка поглаживая ее, чувствуя, как сила дрожит в его ладони. Ему нужно было только произнести слово приказа здесь, в его рабочей комнате, и за сотни лиг отсюда этот камень пробудился бы во взрыве жара и ярости, подобных самому поцелую Карнэйдосы. Кратер должен был быть почти в милю в поперечнике. Лес вокруг домика был бы сровнен с землей, расколот в щепки, превращен в ревущий ад, который горел бы в течение нескольких дней. И Мархос, и Теллиан, и Рука Шэйхана, и Лиана Хэйнатафресса будут стерты с поверхности земли, как будто их никогда и не существовало.
Он чувствовал острую потребность сделать именно это, сокрушить противников, которые победили его инструменты, даже не осознавая, кто был их истинным врагом. Чтобы показать этим норфрессанцам истинную силу, вновь поднимающуюся в Контоваре. Но Сардор был прав. Каким бы удовлетворительным это ни было в краткосрочной перспективе, оно несло в себе огромные риски, на которые совет Карнэйдосы не хотел идти... и самым большим из которых был Венсит из Рума.
Варнейтус мог бы смириться с мыслью предупреждения Норфрессы о том, что Контовар снова готов к переезду. Без своих собственных волшебников норфрессанцы мало что могли бы сделать с этим предупреждением. Но это было правдой на протяжении веков, и все же Совет ждал, наблюдал, планировал и шпионил, но никогда не осмеливался выйти из тени на открытое место, и причина, по которой он этого не сделал, звалась Венситом из Рума.
В течение тысячи двухсот лет Венсит держал в страхе лордов-волшебников Контовара, и само его имя затронуло слишком многих из них, включая одного по имени Варнейтус, с ужасом признал он. Ни один волшебник в здравом уме не стал бы добровольно встречаться с диким волшебником, тем более в тайном бою. Одной только мощи Венсита было бы достаточно, чтобы напугать любого здравомыслящего противника, но в его покрытых шрамами древних руках было нечто большее, чем власть. У него были ключи, ключи к заклинаниям, которые поразили Контовар, превратили города и крепости в пузырящиеся стеклянные равнины, сожгли леса, растопили горы, превратили ледники в пар, а реки - в пустыню. Он создал эти заклинания для последнего Белого совета. Он один знал их секреты, знал их самую сокровенную работу... и они оставались активными по сей день.
Совет Карнэйдосы исследовал их с предельной осторожностью. Проверял, чтобы определить, что они все еще были готовы к его руке, ожидая его команды. Они не осмеливались проникать глубже, но связь была налицо, канал был открыт, поющий с безошибочными вибрациями и отпечатком его силы, а Венсит был диким волшебником. Потребовался весь Совет Оттовара, чтобы создать эти заклинания под его руководством; дикому волшебнику не понадобилась бы ничья помощь, чтобы использовать их во второй раз.
Но старый ублюдок не хочет ими пользоваться, напомнил себе Варнейтус. Он слишком хорошо помнит прошлый раз, помнит, как неделями горело небо над Контоваром, как дым душил мир в Год, в котором Не было Лета. Он помнит крики, разрушения, стены пламени, марширующие по континенту. Он наблюдал все это в своем грамерхейне, видел каждое мгновение этого; это преследует его до сих пор, и это его главная слабость, брешь в его броне. Он никогда не захочет вызывать это опустошение во второй раз... но это не значит, что он этого не сделает. Он сделал это в первый раз; подгони его достаточно сильно, и он может сделать это снова, несмотря на свои воспоминания. Только Карнэйдоса знает, какая провокация могла бы подтолкнуть его к этому, но никто из нас никогда не хочет это выяснять.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И в этом был риск использования кейрсэлхейна, потому что для Венсита из Рума весь континент Контовар по-своему был одним огромным кейрсэлхейном. Он мог дотянуться кулаком до его основания и повернуть в любое время, когда он хотел, в любое время, когда он был готов убить достаточное количество миллионов слуг и рабынь повелителей волшебников. И если бы эти лорды-волшебники слишком открыто использовали это искусство здесь, в Норфрессе, он мог бы решить, что время пришло.
- Мы подождем, - тихо сказал он, убирая руку с палочки и откидываясь на спинку стула. - Это, в любом случае, никогда не было ничем иным, как нашим последним запасным планом, по сравнению с кейрсэлхейном под тронным залом Мархоса в Сотофэйласе, и Совет не будет доволен, если в конце концов нам придется его использовать.
Сардор кивнул, его облегчение было очевидным, несмотря на тщательно контролируемое выражение лица, и губы Варнейтуса скривились в кислой улыбке. Магистр был прав; Совет был бы недоволен, если бы они использовали искусство так открыто... но он мог бы смириться с этим, если потребуется. Его приказы исходили от самой Карнэйдосы, и что бы ни думал Совет, это была единственная защита от его гнева, в которой он нуждался. Венсита это, конечно, не поколебало бы, но, по крайней мере, у его коллег, лордов-волшебников, не было бы иного выбора, кроме как принять результат, как только он будет достигнут.
И все же ей бы это тоже не понравилось, на самом деле, если и не по тем же причинам, что и Совету. Нет, даже если бы это было именно то, что она приказала ему сделать, она все равно была бы в ярости, потому что такой приз был бы намного менее ценным, чем тот, на который она намеревалась претендовать. Но если бы он подождал, если бы он держал свою руку достаточно долго, чтобы увидеть, что произойдет на Вурдалачьей пустоши, он смог бы направить ее гнев на гораздо более безопасную цель, потому что неудача против Базела была бы неудачей Аншакара, а не его. Базел всегда был в центре внимания всей этой сложной операции, и он всегда мог указать, что предупреждал Аншакара об опасности, которую представлял Базел, предостерегал его не относиться к своей задаче слишком легкомысленно, слишком самоуверенно.
Он сделал бы все, что мог, чтобы атака увенчалась успехом, и тогда, и только тогда, после того, как слуги Крашнарка потерпели неудачу во всех аспектах своей миссии, он принес бы ей смерть жены Базела Кровавой Руки. Этот приз, купленный любой ценой при открытом использовании искусства, был бы намного, намного лучше, чем не принести ей вообще ничего.
И кто знал? Если Теллиан и Мархос оба умрут, и особенно если он использует кейрсэлхейн под Сотокарнасом, чтобы уничтожить крепость, половину Сотофэйласа, а также жену и детей Мархоса, в конце концов королевство все еще может развалиться в гражданской войне. Нужно было еще подумать о Йерагоре. Он был бы в отчаянии, когда до него дошли бы слухи об этом, и если бы за этим последовал вакуум власти, ловкий советник вполне мог бы убедить его в том, что...
- В любом случае, убийство Мархоса было второстепенным по отношению к нашей главной цели, - сказал он магистру, - и мы, черт возьми, почти преуспели в этом, несмотря на назойливого Брейаса, Теллиана и его сучью дочь. - Он пожал плечами. - Базел всегда был главной мишенью, и ни один вмешивающийся маг не изменит ни единой проклятой вещи, происходящей на Вурдалачьей пустоши. Нужен был бы бог, чтобы изменить это!
Он оскалил зубы, постукивая по грамерхейну, снова вызывая в памяти марширующую армию Теллиана.
- Мы будем ждать, - повторил он, пристально вглядываясь в крошечные, кристально чистые изображения в сердце камня. - Если Аншакар хотя бы наполовину так силен, как он, кажется, о себе думает, нам не нужно будет беспокоиться о Мархосе или сотойи. И если случится, что Аншакар окажется недостаточно силен, чтобы справиться с Базелом, еще будет время убить короля и его драгоценную семью. И только между нами, Малак, - его глаза были жесткими и ненавидящими, когда он впился взглядом в эти далекие образы, - я нахожу мысль об убийстве жены и тестя Базела удивительно успокаивающей в данный конкретный момент.
