Они были замечательны во многом. Некоторые из них были музыкантами. Странно, что большинство людей, которых я встречал и могу описать как замечательных, были музыкантами. Это не может быть случайностью. У музыки есть какое-то сходство с медитацией.
В игре на любом инструменте есть две возможности. Либо человек может совершенно потеряться - остается только музыка, - и тогда этот человек будет великим музыкантом, уникальным, но не просветленным. Другая возможность - и это немного трудно в отношении музыки, и может быть, именно по этой причине они немного медлили на самой границе - другая возможность в том, чтобы быть тотальным в музыке, но все же оставаться осознанным.
В любой другой деятельности ты можешь быть и тотальным, и осознанным. В музыке, в танце все по-другому. Когда ты тотален, этот опыт так прекрасен, что тебе хочется, чтобы он продолжал тебя окутывать всегда. Но для просветления требуется, чтобы даже в этом безмерно прекрасном опыте ты мог стоять в стороне.
В страдании легко стоять в стороне, быть осознанным. В несчастье легко быть осознанным, потому что, кому хочется быть несчастным? Кому хочется быть в страдании? Опыт страдания, тревоги, несчастья сам по себе помогает тебе из него выбраться. Но опыт музыки, опыт танца, опыт великого художника, скульптора - любая творческая деятельность, которая поглощает тебя и требует, чтобы ты был в ней тотальным, не оставляя ни малейшей части, труднее всего.
Эти люди были замечательными. В них была великая красота - индивидуальности, свободы, творчества, - но чего-то недоставало. Они тоже чувствовали, что чего-то недостает, но не могли установить, чего именно.
Этот опыт приносит такую удовлетворенность, что невозможно постичь, чего же недостает. Один из этих музыкантов спросил меня:
- Не поможешь ли ты мне установить, чего именно мне может недоставать? - потому что я не вижу ничего подобного: я в музыке тотален.
И он был удивлен, когда я сказал ему:
- Проблема именно в этом: ты должен совершить очень противоречивое действие - быть тотальным в музыке и все же оставаться наблюдателем.
- Это трудно, - сказал он.
- Я знаю, что это трудно, - сказал я, - но другого пути нет. Это не невозможно. Просто потому что этот опыт так радостен, ты не хочешь отстраняться от него. Все твое существо тонет в нем, и ты не хочешь из него выйти. Но ты не знаешь, что если ты сможешь из него выйти, то не окажешься в проигрыше. Тебя ждет гораздо большее блаженство, гораздо большее благословение.
Просто попробуй. Тебе нечего терять. Если ты почувствуешь, что что-то теряешь, вернись к своей старой вовлеченности в музыку и проживи жизнь радостно. Нет никакой спешки. Ты подошел очень близко, однажды, в какой-то жизни, ты совершишь этот шаг.
Он спросил:
- Как я могу совершить этот шаг в этой жизни или в следующей? Я не могу постичь такой возможности.
- Ты не понимаешь одного, - сказал я. - Как бы красив ни был опыт, как бы он ни был чудесен, однажды он тебе надоест. Может быть, чтобы заскучать, тебе потребуется несколько жизней, но поскольку это один и тот же опыт, рано или поздно начнется скука, и именно в это время ты станешь осознанным. Но это для неразумного человека - дождаться скуки. Разумный человек может сделать это прямо сейчас.
И ему это удалось... Он был учителем Рави Шанкара и его тестем. Он был стар; он жил дольше ста десяти лет. Но в тот день, когда ему это удалось, он умер. Он умер со своим ситаром в руках. Но на его лице можно было увидеть следы, отпечаток: Будда только что прошел по мокрому песку. В возрасте ста десяти лет он выглядел таким молчаливым, таким мирным, таким молодым.
Он был замечательным человеком и во многих других отношениях. Я боялся, что это может случиться: если он попытается, такой старый, такой хрупкий, может быть, он не сможет удержать вместе душу и тело. Внезапный, подобный молнии опыт станет смертью для тела, отделением от тела. И именно это случилось.
Я видел многих музыкантов, но никто из них не обладал таким качеством. Он мог использовать как инструмент что угодно - просто железные прутья, и он начинал играть на этих прутьях. И вас изумило бы, какую красоту музыки он создавал из этих прутьев, которые обычно не могут производить ничего, кроме шума.
Он был мусульманин. Благодаря нему я познакомился с его дочерью, которая вышла замуж за Рави Шанкара. Рави Шанкар предал ее. Он не оказался настоящим человеком души и сердца. Просто чтобы добиться признания, он женился на дочери мастера, потому что это сделало его самым известным учеником. Но как только он уехал на Запад, он больше не заботился о жене. Она живет в бедности.
Она сама - великий музыкант, но мусульманским женщинам религия запрещает любые публичные выступления - если только они не объявляют себя проститутками. И поскольку она не может этого сделать, не может она и публично выступать. Но я слышал, как играет она, и слышал записи Рави Шанкара: Рави Шанкар далеко от нее отстает. Он стал всемирно знаменитым, потому что играет на ситаре на Западе, где никто его не понимает, где никто не понимает его тонкостей. Он редко приезжает в Индию, потому что в Индии есть многие, кто его превосходит. Его собственная жена значительно превосходит его.
Этот старик не мог жить как просветленный человек, но смог умереть как просветленный человек. Другие музыканты, которых я знал, не осмелились осознавать, когда были совершенно погружены в музыку.
Я могу понять их проблему: она действительно так поглощает, что они забывают поддерживать наблюдение.
Во-вторых, когда они узнали, что один человек попробовал мой метод и умер, в их умах возник огромный страх, потому что они не могут понять, что смерть, приходящая в просветлении, это не смерть - это дверь в божественное. Но для всех, кто остается снаружи, она выглядит как смерть.
Я знал нескольких танцоров, у которых была такая же проблема. Брат Рави Шанкара, Удай Шанкар, был, может быть, величайшим танцором этого столетия, но та же проблема... он совершенно терялся. Не было никого, чтобы осознавать. Он умер обычной смертью.
Я сказал ему:
- Перед тобой выбор: умереть обычной или просветленной смертью. Твои дни сочтены. Ты стареешь: пришло время, ты можешь рискнуть. Смерть придет в любом случае, теперь не нужно бояться.
Но он не смог преодолеть страх и умер, очень близкий к просветлению.
По-моему, так называемые религиозные люди не очень близки к просветлению, напротив, они очень далеки от него. Художники - гораздо ближе, чем кто-либо другой. Но хотя они и ближе, большинство из них его упускает. По странному капризу судьбы быть несчастным, быть в страдании, в боли гораздо лучше в отношении просветления. Может быть, это экзистенциальное средство - что так много людей страдает.
Может быть, вы помните кошмарные сны, в которых страдание продолжает расти, расти и расти. Но затем наступает кульминация - просто страдание становится таким невыносимым, что ты просыпаешься. Никто не проходит кошмарный сон полностью. Если ты переживаешь кошмар полностью, значит, он был мягким; это не было настоящим кошмаром, это было просто сном.
Настоящий кошмар... ты падаешь с горы и видишь бездонную пропасть, и знаешь, что теперь спасения нет: вскоре ты разобьешься на части... Прямо перед тем как удариться о землю, ты просыпаешься. Это больше, чем можно вынести: сон не может продолжаться. То же самое касается страданий в жизни.
Вы страдаете, но ваше страдание - тоже буржуазное, обывательское. И оно не слишком остро, оно половинчато, ни тепло, ни холодно. Ни теплое, ни холодное страдание мало, чем поможет, потому что ты можешь терпеть его всю жизнь. Фактически ты можешь так привыкнуть к нему, что не сможешь без него жить; тебе оно нужно. Оно определяет тебя. Без него ты начнешь чувствовать, что теряешь свою тождественность.
Когда страдание остро, не просто вспышка, не просто роль, которую ты играешь, не просто привычка, но настоящее страдание, отчаяние; когда ты видишь, что жизнь лишена смысла, что каждое дыхание кажется просто ненужным... Зачем продолжать жить, для чего? - ничего не произойдет, нигде нет никакого выхода. Когда боль становится такой интенсивной, что выходит за пределы человеческой способности ее терпеть, внезапно ты можешь выйти из кошмара. Тогда это так называемое пробужденное состояние окажется только другого рода сном, сном с открытыми глазами.
Тебя можно разбудить. В существовании нет ничего такого, что не готово было бы тебе помочь, просто ты должен быть доступен, чтобы принять помощь.
Люди говорят о страдании - я слышал, как многие говорили о страдании, - но то, как они говорят о своем страдании, производит такое впечатление, словно они им очень довольны. Их страдание - нечто подобное произведению искусства. Они его преувеличивают, они продолжают делать его больше и больше - и наслаждаются этим.
