Великий князь в своих идеалистических фантазиях видел каждый кадетский корпус одной большой семьей. В ней офицеры по-отечески терпеливо, строго и вдохновенно растят своих питомцев, обучая и внушая непреходящие нравственно-религиозные нормы, неразрывно связанные с традициями русской армии, с любовью и преданностью Царю и Отечеству. Кадеты же, для которых корпус – второй родной дом, дружны между собой.
Он стремился, как сейчас говорят, унифицировать обучение и воспитание во всех российских кадетских корпусах, чтобы корпуса имели одинаковые учебные программы по всем предметам, в том числе по строевой подготовке, единые воспитательные методики, а все воспитанники вели один и тот же образ жизни и отличались бы друг от друга лишь цветом погон.
* * *
Пение церковного хора в Первом кадетском корпусе произвело на Великого князя незабываемое впечатление. И он решил пригласить всех певчих в церковь Мраморного дворца по случаю одного из семейных праздников. По окончании утренней службы всех привели в столовую дворца и угостили великолепным завтраком. Великий князь завтракал вместе с кадетами, был в замечательном настроении. Завтрак закончился мороженым, а к нему подали золоченые серебряные ложки с великокняжеской короной и вензелем генерал-адмирала Константина Николаевича. Кто-то из кадет разглядел на ложках дату – 1868 год…
Завтрак закончился, гостеприимный хозяин проводил гостей за ворота и выехал в Павловск. А когда вернулся, был шокирован докладом дворецкого: все сорок две серебряные ложки… сворованы певчими.
– Что ты говоришь, голубчик, как же можно? Кадеты – не воры.
– Выходит, можно, Ваше Императорское Высочество. Ни одной ложки нет и в помине…
– Да, могло статься, они взяты на память, на сувениры. Сейчас это модно.
– А коли берешь без спросу – как это называется?
– Ладно, ладно, ступай себе, я разберусь. Будут тебе ложки…
Тем временем в корпусе воцарилась тревога. Владельцы «сувениров» осознали, что, как ни крути, ответили Великому князю черной неблагодарностью, и размышляли над тем, как удобнее вернуть ложки в Мраморный дворец и покаяться. Ждали выходного.
Через два дня старшего певчего Христофора Ауэ вызвали в дежурную комнату. Едва увидев начальника военно-учебных заведений, старший певчий чуть было не упал перед ним на колени. Великий князь положил ему руку на плечо и вывел в коридор, где они оказались без свидетелей.
– Ну, что будем делать?
– Простите, Ваше Высочество, мигом сгоняю в казарму и принесу. – Христофор сразу же нацелился бежать.
Великий князь остановил его:
– Значит, сувенировали? А если я потребую все сорок две, все вернешь?
– Так точно, Ваше Высочество! Все только и мечтают вернуть их вам!
– Я так и думал, что это не воровство, – счастливо улыбнулся Константин Константинович, – а потому решил оставить ложки вам. А себе уже заказал новые. Но чтобы это было в последний раз. Иначе ваши завтраки мне будут обходиться слишком дорого, так как я не намерен лишать себя радости и впредь слушать ваше пение у себя во дворце.
– Большое спасибо, Ваше Императорское Высочество! Можно, я сейчас побегу, расскажу про это всем нашим?
Легализованный сувенир Христофор отвез в дом своих родителей. После Гражданской войны бывший кадет Ауэ оказался в эмиграции, стал владельцем фермы в Австралии. Дорогую реликвию в 1929 году привезла ему из России мать, и она хранилась у него до пятидесятых годов. Узнав, что сын Константина Константиновича Гавриил избежал страшной участи других Романовых, казненных большевиками, и живет в Париже, Христофор Ауэ решил вернуть ложку тому, для кого она будет дороже, чем для него самого. В своих воспоминаниях он пишет:
...
«… Это возвращение дает несказанное счастье подтвердить под конец моей жизни всю мою глубокую преданность и бесконечную благодарность Человеку и Начальнику, ласками которого я был осыпан во все время пребывания в корпусе, в Павловском училище, где мне посчастливилось быть знаменосцем, и в родном лейб-гвардии 3-м Стрелковом Его Величества полку.
Покойный князь всегда приветствовал меня:
– Здорово, Христофор!
Когда же он встретил меня в Зимнем дворце вскоре после моего производства в офицеры, то сначала поздоровался, как всегда, громко, но потом подошел поближе и тихонько сказал, улыбаясь:
– А ты не сердишься на меня, что я продолжаю называть тебя на «ты»? Ведь ты же уже офицер.
Я с чистым сердцем ответил:
– Если Ваше Императорское Высочество желаете осчастливить меня – я прошу не изменять старого здорования.
С тех пор и до конца я был для великого князя – Христофор и «ты»…»
* * *
Едва ли найдется хоть одно воспоминание бывших кадет, где бы не излагался случай, когда Константин Константинович спас учащегося от наказания и даже исключения.
Об одном из таких случаев рассказывает Великая княгиня Вера Константиновна:
...
«… Кадет по фамилии Середа за „тихие успехи и громкое поведение“ был выставлен из двух корпусов – Петровско-Полтавского и Воронежского. Тогда он решил обратиться за помощью к моему отцу и отправился в Павловск. Швейцар его не допустил. Не долго думая, Середа обошел парк, влез на дерево, чтобы произвести разведку. Увидев, что отец мой находится в своем кабинете, он туда залез. Услышав шорох, отец поднял голову и, сразу узнав мальчика, спросил:
– Середа, ты здесь что делаешь?
Середа, сильно заикаясь, ответил:
– Ввв-аше Иии-мператорское Вввысочество – вввыперли!
– Так, – сказал отец. – Что же теперь ты думаешь делать?
На это Середа, не задумываясь, воскликнул:
– Ввв-аше Иии-мператорское Вввысочество, ддумайте В-в-ы!
Мой отец «подумал» и назначил Середу в Одесский Кадетский корпус, который тот и окончил. Он вышел в кавалерию. В первую Великую войну отличился, заслужил Георгиевский крест и пал смертью храбрых…»
Став начальником военно-учебных заведений, Константин Константинович принципиально не утверждал приказы об исключении воспитанников из корпусов. Плохое поведение кадета и неудовлетворительную учебу, за которую нельзя так строго наказывать ребенка, и уж тем более его родителей, он чаще всего ставил в вину воспитателям. По его убеждению, передав сына на воспитание государству, родители вправе рассчитывать, что тот закончит обучение.
* * *
Появление Константина Константиновича в Воронежском Михайловском кадетском корпусе было встречено громким «ура» и торжественным маршем кадетского оркестра. Оглядев оркестрантов, он заметил нового музыканта, игравшего на геликоне. Тут же вспомнил, что в прошлый приезд разговаривал и знакомился с ним. Великолепная память на лица и фамилии тут же подсказала: Грейц, Александр. Парень изо всех сил тщился показать себя веселым, под стать всем, но перебороть себя не мог: вид у него был как у затравленного зайца. За завтраком в кадетской столовой Константин Константинович выяснил: сидит в карцере, ждет отправки в Вольскую исправительную школу. От наказания освобожден временно, как участник оркестра. Оказалось, Грейц и еще три кадета 4-го класса решили подшутить над воспитателями. Они запустили тяжелый кегельный шар в легкую перегородку застекленной сверху дежурной комнаты, где на перемене спокойно курили и беседовали ничего не подозревающие педагоги. И вдруг – неожиданно сильный удар и грохот, напоминающий взрыв бомбы, в легкой перегородке задребезжали стекла. Человек восемь перепуганных офицеров выбежали из комнаты с перекошенными лицами. И видят вовсю хохочущего Грейца…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
