– «Джентльмен передал»,– повторил Фелим, не то разговаривая сам с собой, не то обращаясь к хозяину. -Гертруда сказала, что это джентльмен. Видно, добрый джентльмен. Но только кто?
– Не имею ни малейшего представления, Фелим. Может быть, кто-то из офицеров форта? Хотя сомневаюсь чтобы кто-нибудь из них мог проявить ко мне такое внимание.
– Само собой разумеется, это не они. Офицеры и вообще мужчины тут ни при чем.
– Почему ты так думаешь?
– Почему я так думаю? Ох, мастер Морис, вам ли это спрашивать? Ведь это дело женских пальчиков. Ей-ей! Гляньте-ка, до чего аккуратно завернуто. Никогда мужчине так не сделать. Да-да, это женщина и, смею вас уверить, настоящая леди.
– Глупости, Фелим! Я не знаю ни одной леди, которая могла бы проявить ко мне такое участие.
– Не знаете? Вот уж неправда, мастер Морис! А я знаю. И если бы она не позаботилась о вас, то это было бы черной неблагодарностью. Разве вы не спасли ей жизнь?
– О ком ты говоришь?
– Как будто вы сами не догадываетесь, сударь! Я говорю о той красотке, что была у нас в хижине: прискакала на крупчатом, которого вы ей подарили и даже гроша ломаного за него не взяли. Если это не ее подарок, то Фелим О'Нил самый большой дурень во всем Баллибаллахе!.. Ах, мастер Морис, заговорил я о родных краях, и вспомнились мне те, кто там живет... А что бы сказала голубоглазая красотка, если бы только узнала, в какой опасности вы находитесь?
– Опасность? Да все уже прошло. Доктор сказал, что через недельку можно будет выходить. Не тужи, дружище!
– Нет, я не про то. Не об этой опасности я говорил. Сами знаете, о чем я думаю. Нет ли у вас сердечной раны, мастер Морис? Иной раз прекрасные глаза ранят куда больнее, чем свинцовая пуля. Может, кто-нибудь ранен вашими глазами, потому и прислал все это?
– Ты ошибаешься, Фелим. Наверно, корзину прислал кто-нибудь из форта. Но, кто бы это ни был, я не вижу причин, почему мы должны церемониться с ее содержимым. Давай-ка попробуем.
Больной получил очень большое удовольствие, лакомясь деликатесами из корзинки, но мысли его были еще приятнее – он мечтал о той, чья забота была ему так дорога.
Неужели этот великолепный подарок сделала молодая креолка – кузина и, как говорили, невеста его злейшего врага?
Это казалось ему маловероятным. Но если не она, то кто же?
Мустангер отдал бы лошадь, целый табун лошадей, лишь бы подтвердилось, что щедрый подарок прислан Луизой Пойндекстер.
* * * *
Прошло два дня, а тайна оставалась нераскрытой.
Вскоре больного опять порадовали подарком. Прибыла такая же корзинка с новыми бутылками и свежими лакомствами.
Они опять начали расспрашивать служанку, но результаты были те же: «Джентльмен привез, незнакомый джентльмен, тот же самый, что и тогда». Она могла только добавить, что он был «очень черный», что на нем была блестящая шляпа и что он подъехал к гостинице верхом на муле.
Казалось, Морис не был доволен этим описанием неизвестного доброжелателя; но никому, даже Фелиму, не поверил он своих мыслей.
Два дня спустя после того, как была получена третья корзинка, доставленная тем же джентльменом в блестящей шляпе, Морису пришлось забыть свои мечты. Это нельзя было объяснить содержимым корзинки, которое ничем не отличалось от прежних. Дело скорее было в письме, привязанном лентой к ее ручке.
– Это всего лишь Исидора,– пробормотал Морис, взглянув на подпись.
Потом, равнодушно развернув листок, стал читать написанное по-испански письмо. Вот оно – в точном переводе.
«Дорогой сеньор!
В течение недели я гостила у дяди Сильвио. До меня дошли слухи о вашем ранении, а также о том, что вас плохо обслуживают в гостинице. Примите, пожалуйста, этот маленький подарок, как память о той большой услуге, которую вы мне оказали. Я пишу уже в седле. Через минуту я уезжаю на Рио-Гранде.
Мой благодетель, спаситель моей жизни... больше того -моей чести! До свидания, до свидания!
Исидора Коварубио де Лос-Льянос».
– Спасибо, спасибо, милая Исидора! – прошептал мустангер, складывая письмо и небрежно бросая его на одеяло.- Всегда признательная, внимательная, добрая! Не будь Луизы Пойндекстер, может быть, я полюбил бы тебя!
Глава XXIII. КЛЯТВА МЕСТИ
Томившийся в своей комнате Колхаун, наверно, позавидовал бы такому вниманию. Несмотря на то, что он лежал дома и был окружен роскошью, он не мог утешать себя мыслью, что есть кто-то на свете, кто привязан к нему. Черствый эгоист, он не верил в дружбу – и у него не было друзей; прикованный к постели, мучимый страхом, что его раны могут оказаться смертельными, он терзался сознанием, что всем совершенно безразлично, останется ли он жив или умрет.
Если к нему и проявляли какое-то внимание, то только в силу родственных обязанностей. Иначе и не могло быть. Его поведение в отношении двоюродной сестры и двоюродного брата вряд ли могло вызвать их привязанность. Его дядя, гордый Вудли Пойндекстер, испытывал к нему отвращение, смешанное со страхом.
Правда, это чувство появилось совсем недавно. Как уже известно, Пойндекстер был должником своего племянника.
Долг был так велик, что фактически Кассий Колхаун стал владельцем асиенды Каса-дель-Корво и мог в любую минуту объявить себя ее хозяином.
За последнее время Колхаун пустил в ход все свое влияние, чтобы добиться руки Луизы,– он уже давно был страстно влюблен в нее. Скоро он понял, что ему вряд ли удастся получить ее согласие, потому что она в ответ на его ухаживания даже не пыталась скрывать свое равнодушие. Поэтому он решил добиться ее согласия через отца, хорошо сознавая свою власть над ним.
Неудивительно, что к отставному капитану во время его тяжелой болезни было проявлено меньше симпатии, чем это могло быть при других обстоятельствах.
Пока больной чувствовал, что ему грозит смерть, он был как будто мягче к окружающим. Но это длилось недолго. Как только Колхаун почувствовал, что начинает выздоравливать, к нему сразу вернулась вся его дикая необузданность, усиленная горьким сознанием недавнего поражения.
Всю жизнь он любил щеголять своей наглостью и верховодить в любой компании, которая собиралась около него. Сознание, что никто в Техасе больше не поверит в его доблесть, причиняло ему несказанные мучения.
Появиться в роли потерпевшего поражение перед всеми дамами и, главное, перед той, которую он обожал, сознавать, что виновником его поражения был безвестный авантюрист, которого он считал своим соперником в любви, – это было выше его сил. Даже обыкновенному человеку было бы тяжело под таким душевным гнетом,– Колхаун же не находил себе места.
