- С этим я и не спорю, - откликнулся Бах. - Я спорю с другим: надо бы нам польскому крестьянину больше п о л ь с к о г о давать, привлекать его к нам б о л ь ю.
- Это аксиома, разве я возражаю против этого?! Начинайте беседу в крестьянских кружках с того, что товарищам близко и знакомо. Но ведь постоянно следует думать, как поворачивать их от разговоров к борьбе! А можно ли бороться против царизма без помощи русских товарищей?
- Нельзя.
- Нельзя, - повторил Дзержинский удовлетворенно. - А коли нельзя, то надо точно знать, как сражаются русские товарищи, товарищ Бах! Муниципализация Плеханова - замедление темпа революционной борьбы, национализация Ленина ускорение. Что предпочтет польский крестьянин?
- Не знаю.
- Ну вот и давайте выяснять, - улыбнулся Дзержинский. - В спорах рождается истина.
...На явку Дзержинский вернулся поздней ночью. В комнате, не зажигая света, ждал его Юзеф Уншлихт:
- Феликс, за Стефанией Микульской поставлена филерская слежка...
- Она предупреждена?
- Нет.
- Почему?
- Слежку обнаружила сегодня утром Софья Тшедецкая. Подойти к Микульской невозможно.
- Отправь записку.
- Не выйдет. Дворник получает все письма и посылки.
- Утром ее надо предупредить любым путем - пусть уезжает.
- Куда?
- В Краков.
- Феликс, о чем ты? Она же не член партии, она актриса, ей ведь на наши деньги не прожить...
Дзержинский сунул голову под кран, стоял долго, отфыркиваясь. Потом растер лицо полотенцем и сказал:
- Когда две ночи не посплю, совершенно тупею. Начинаю жить, словно механический человек - по какой-то схеме. Опасно, да? Ну-ка, давай сначала: во-первых, как мальчик?
- Казимежу лучше.
- Глаз спасут?
- Видимо.
- Конференция с солдатами в Пулавах подготовлена?
- Да.
- Теперь по поводу Микульской - когда началась слежка? Связывались ли с Турчаниновым? Пустили наше контрнаблюдение? Какие есть предложения у тебя? 14
Трепов терпеливо ждал, что Витте с п о т к н е т с я на подавлении Московского восстания; тот, однако, дал приказ Дубасову расстреливать баррикады; Трепов ждал, что Витте сломит себе шею на черноморском военном бунте; "Очаков" тем не менее был изрешечен снарядами, Шмидт казнен; так же круто Витте расправлялся с восставшими в Сибири.
При этом - что было для Трепова неожиданным, ибо он действительно, а не показно полагал кадетов "революционерами", - ни Милюков, ни Гучков отставки Витте не требовали, бранили, но в меру; причем Гучков - за непоследовательную мягкость против "крайних элементов", а Милюков - за излишнюю твердость против тех же "элементов". У Трепова создавалось впечатление, что кадеты и октябристы начинают всерьез п р и т и р а т ь с я к Витте, от встреч переходят к делу, а это тревожно, это укрепляет положение нового премьера и, таким образом, может породить в доверчивом царе, который сторонился тяжкой государственной работы, требовавшей каждодневного многочасового п р и с у т с т в и я, опасные иллюзии: мол, и при выборах в Думу, и при том, что либералы себе п о з в о л я ю т в газетах, все идет по-прежнему, никто, кроме к р а й н и х, не поднимает голос против О с н о в власти, - чего ж особенно тревожиться? Можно малость-то и отдать...
Трепов не хотел отдавать ни малости. Он понимал, что ему, отдай он хоть малость, ничего в жизни не останется. Если государь убедится, что и либералы могут служить ему не хуже - а либералы заводами вертят, банками, - ему, Трепову, не властвовать далее. А что он, Дмитрий Федорович, может, кроме как властвовать? Давать разве свои земли мужику и железной рукою получать с него за это деньги?! Что же еще? Ничего больше. А без власти и того не сможет. Себе врать негоже, себе про себя надо все честно говорить.
И Трепов начал интригу. Он начал ее издалека, понимая, что в лоб нельзя. Он догадывался, куда клонит Витте: премьер хотел показать себя Думе, особенно в крестьянском вопросе. Он хотел, чтоб не государь дал, а Дума взяла. Он поэтому исподволь готовил некоторое облегчение крестьянской участи, изучал кадетские планы выкупа помещичьих земель и желал, чтобы в ответ на предложение Думы именно он, а не государь с о г л а с и л с я с мнением депутатов. Тогда он, Витте Сергей Юльевич, так л и з н е т либералам, что кумиром станет, а кумира свалить трудно, почти невозможно, государя к этому не подтолкнешь.
Дмитрий Федорович о р г а н и з о в а л письма на свое имя от князя Оболенского и графа Коновницина; они поняли смысл просьбы, обращенной к ним в личных и доверительных записках Трепова. Он ясно указал, чего от них ждет, друзья откликнулись немедля; послали реляции в Царское Село, на имя Трепова, как он и просил:
"Не хотим ранить сердце нашего обожаемого Монарха, поэтому обращаемся к Вам, милостивый государь Дмитрий Федорович, полагаясь на Ваше благоусмотрение: соизволите показать Государю наше послание - покажите, посчитаете, что не надобно этого делать, - бросьте в камин.
Со всех концов наших губерний приходят сообщения о насильственном отторжении мужиками земель дворян, истинно русской опоры трона. Об этом знает С. Ю. Витте, однако складывается мнение, что он намеренно не хочет видеть правды. Неужели государев премьер думает о мужичье - поначалу, а уж потом о троне, стоявшем столетия дворянскою силой? Неужели С. Ю. Витте всерьез думает о своей особой роли в жизни Державы нашей Православной? Неужели С. Ю. Витте полагает, что Дума вправе решать судьбу дворянства? Неужели это не есть Высокая прерогатива Его Императорского Величества? Дворяне пошли из царевых милостей, земли им и особое в державе положение жаловали Венценосные Предки Его Императорского Величества, только он эти милости своих предков вправе изменить или отменить совершенно..." Далее шли с л е з ы, так Трепов посоветовал, знал, что государь сентиментален, на него крик души действует, иным-то не пробьешь - послушал и пошел себе дрова колоть для укрепления здоровья...
Вторым шагом, после того как Трепов эти, с д е л а н н ы е им же самим письма получил, был вызов из Харькова профессора Мигулина, ловкого юриста, человека, умеющего чуять ветер еще до того, как тот задувать начнет. Ему-то, Мигулину, и было поручено Дмитрием Федоровичем составить проект передачи дворянских земель мужику, смелый проект, дерзкий - так Трепов просил; Мигулин конечно же с м и к и т и л. Проект написал, молчком уехал обратно, в Малороссию, получив заверения Трепова, что отныне он может полагаться на самое к себе благожелательное отношение со стороны двора, но попросил при этом найти верные слова - коли потребуются, - дабы достойно отречься от своего же проекта, объяснив это неверно понятыми "веяниями правительства Витте". Следующим шагом была беседа с государем. После завтрака, когда вышли на прогулку, Трепов сказал, по обычаю рассыпая слова горохом:
- Ваше величество, сегодня гвардия устраивает бал, мальчишник. Вас ждут, оркестр румына Гулески заказали, маскерад будет отменный, русский хор с Крестовского, балерины.
- А время ли сейчас? - спросил Николай. - Или мое появление у гвардейцев угодно моменту?
- Именно так, ваше величество, угодно: царь и армия всегда вместе!
Вечером, когда государь приехал к павловцам и офицеры, окружив его, тянулись чокнуться с венценосцем, который держал в мягкой руке рюмку своей любимой мадеры, оркестр грянул мексиканскую "Палому". Офицеры жадно заглядывали в лицо Николаю, ждали там умиления - как-никак любимая песня молодости. Государь, однако, слушал рассеянно, хлопать не стал, а когда, сказавшись уставшим, на танцы не остался и пожелал вернуться во дворец, заметил Трепову хмуро:
- Двадцать лет назад черт меня дернул сказать, что я эту песенку люблю, так вот, извольте, прилипло и потчуют и потчуют! Эта "Палома" мне сейчас хуже китайского пения.
- Уж лучше такая верность, ваше величество, хоть и неуклюжая, чем барское коварство, - откликнулся Трепов.
- О чем ты?
- Эхе-хе-хе, - вздохнул Трепов, но сразу же заторопился ответить, знал, что государь слишком уж неподвижный, прямо как после болезни, ему, коли кашу в рот не сунешь, будто ребенку, он и к ложке не потянется. - О Витте я, ваше величество, о Сергее Юльевиче...
- А что? Он сладил с бунтами, он на докладах успокоительные вещи сообщает.
- Дак что ж ему, правду вам говорить?! Это я один, дурень, правду вам выкладываю, за это меня и любить перестали...
- Полно тебе. Уж я ли тебя не люблю? Я люблю тебя, Трепов, я тебя люблю.
- Хитрость затевает Витте, ваше величество, - убежденно заключил Трепов, коварную хитрость. Я вам письма Оболенского и графа Коновницина не читал, жалел, я петиции от "Союза русского народа" не показывал, щадил, а теперь не могу. Я вам теперь дам проект одного профессора прочесть. Мигулин ему фамилия, вы не слыхали об нем, он не из дворян и родом не восходит.
- Что за проект?
- Об земле. Вы почитайте его, ваше величество, почитайте и предложите Витте ответить, тогда сразу станет ясно, может, я, дурак, и впрямь чересчур его опасаюсь?
