прожить не могут, чтобы плетку в ход не пустить…
Фёдор, кажись, из таких. Надо еще приглядеться, но…
– Боярышня потом плакала, но повторяла, что сама виновата. Когда б ей варенья из рябины не захотелось, нянюшка ее была б здорова. Царевич, не позволишь ли слово сказать?
– Ты их уж наговорил – мостовую вымостить хватит.
– Коли нянька болеет, может, и еще раз к ней лекаря послать? А с лекарем и помощнику сходить не грех?
И глянул лукаво.
Фёдор аж дернулся от пришедшей мысли. А и то верно! Лекарь же! К няньке пришел, не к боярышне. И не просто так, его боярин Данила прислал, такому не откажешь. А при лекаре помощник, надо ж кому-то и короб с лекарствами носить?
Конечно, словом перемолвиться с боярышней не выйдет. Но хоть увидит он ее! А может, и записочку передать получится? Хотя…
– Грамотна ли она? [24]
– Грамотна, – уверенно сказал Михайла. – Чтению и письму разумеет.
– Хорошо. Пошли-ка ты за лекарем?
Михайла прищурился:
– Царевич, за ним сейчас посылать – только зря сапоги стаптывать. Иноземец отсюда вышел, он тебе точно скажет, сейчас и боярин Данила, и еще много кто в «Лилию» отправились.
– Ты еще спорить будешь?
– Воля твоя, царевич. Прикажешь – так и до полудня под дверьми у лекаря просижу, пока ему франконское вино и лембергские девушки не наскучат.
Фёдор подумал, что может случиться и такое. Боярин Данила, дядюшка любимый, при всем своем ухарстве был достаточно мнителен и суеверен. И лекаря за собой таскал постоянно.
Наверняка лекарь сейчас там же, где и все остальные.
Ладно, сходит он, развеется. А мальчишку…
– Тебя как зовут-то?
– Михайлой звать. Ижорские мы.
– Ижо-орские?
– Из боярского рода, царевич, не худородные. Да только третий сын пятого сына…
Фёдор кивнул:
– Можешь не объяснять.
Чего тут непонятного? Когда в семье детей много, то денег им достается мало.
– Отправляйся-ка ты, Михайла, к подворью Заболоцких. И попробуй еще что разузнать про боярышню Устинью. Что по нраву ей, чем порадовать… сговорена ли?
– Не сговорена, – тут же обрадовал Фёдора Михайла. – И вроде как милого друга у нее нет, никто ей не по сердцу. Но это я уж постараюсь узнать, царевич. За один раз с таким и не справишься.
Фёдор кивнул:
– Что ж. Займись. Завтра к вечеру желаю тебя с докладом видеть.
– Слушаюсь, царевич.
Михайла поклонился и вышел. А Фёдор посмотрел на осколки бутылки – и тоже вышел.
Рудольфус так и ждал в соседней комнате. И не слишком удивился словам друга.
– Едем, Руди! В «Лилию»!
* * *
Женщина листала книгу.
Странное это зрелище? Необычное.
Не принято вроде бы такое. Заняться тебе нечем? Ну так вышей чего или по хозяйству, с детьми – да мало ли забот? У этой женщины они тоже имелись.
Но надо было решить, что делать дальше.
И книга могла помочь.
Любой вошедший в комнату увидел бы у нее в руках «Жития святых». Но под золоченой обложкой скрывалась другая – черная.
И не каждый смог бы прочитать письмена на страницах. Даже и открыть книгу не смог бы.
Каждый раз тяжелый серебряный замок в виде змеи требовал крови. Жадно пил ее, прокалывал ладонь клыками…
Любой другой человек отравился бы ядом, который содержался в застежке. Но не эта женщина.
Яда в ней и так более чем достаточно.
– Сын. Да, сын…
Были, были под черной обложкой ритуалы, которые могли ей помочь. Но для них требовался ребенок. И не абы какой – ребенок царской крови.
А где такого возьмешь?
Впрочем, женщина не отчаивалась.
Был бы царь (или царевич?), а уж ребенка сделать несложно. Дурное дело нехитрое…
Женщина внимательно читала, облизывала губы…
Отражалось оно так в стекле, что ли?
Но если бы кто увидел…
Из-под розовых губ показывался не человеческий, а змеиный язык. Тонкий, раздвоенный на конце. Или это просто так виделось?
Недаром же говорят, что отражения показывают истинную суть человека.
Вот оконное стекло и показывало. Только сказать никому не могло. У него-то языка не было. Увы.
* * *
Фёдор открыл глаза, потер лоб. Вроде и не пил он вчера много…
Конечно, лекарь оказался рядом со своим боярином. Сидел в уголке, глядел на происходящее. А ежели боярин с девушкой решит уединиться, так он с ними пойдет.
Нет, не третьим.
Просто у девушек много болезней бывает. Сами-то они и не скажут, даже если знают. А могут и попросту не знать. Все хвори по-разному себя являют. Вот лекарь ее и осмотрит. И ежели что заподозрит, боярин себе другую выберет. А как иначе?
Вот к нему Фёдор и подсел:
– Поздорову ли?
– Благодарствую, царевич, все хорошо. – Лекарь воззрился на царевича с интересом. Что надобно-то? Девушку осмотреть?
Фёдор тянуть не стал:
– Помнишь, пару дней назад ты бабку осматривал на ярмарке?
– Помню, как не помнить. Только там ничего страшного, отлежится – и хватит с нее.
Адам Козельский ценил себя очень высоко и на лечение разных бабок размениваться не любил. Он боярина лечит, а тут какая-то… может, и не холопка, ну так прислуга. Немногим лучше! Тьфу!
– Мне надобно, чтобы ты ее еще раз осмотрел.
Адам дураком не был.
Ну, надо так надо. Глупых вопросов он тоже задавать не стал. Ни зачем, ни почему… задал умный:
– Когда ее осмотреть надобно, царевич?
– Завтра?
– Можно и завтра, царевич. После полудня?
Фёдор подумал и кивнул.
– Да, после полудня. И еще… я хочу пойти с тобой.
– Зачем?
Зря Фёдор порадовался смышлености лекаря. Ненадолго ее хватило.
– Надо так. Скажешь, я твой помощник.
– В таком виде, царевич?
Фёдор оглядел себя.
Да хороший у него вид, хороший, и кафтан… м-да. У нас все помощники лекаря в алом бархате и ходят, ага. С золотым шитьем, с собольим мехом на опушке, в сафьяновых сапогах…
– Найдется у тебя чего надеть?
– Как не найти, царевич. Можешь встать, я рост посмотрю?
Фёдор послушно поднялся. Лекарь прикинул, подумал…
– Да, найду. Когда мне завтра явиться?
– Давай к полудню. Как раз пока я переоденусь, там и ко времени будет.
Лекарь молча склонил голову. Получилось это как поклон, и Фёдор гневаться не стал. Пусть его…
Вина он выпил, и много, это было. А продажными девками не соблазнился, хотя Руди и подмигивал, и намекал на какие-то чудесные умения девушек.
Но Фёдору не хотелось.
Его мысли занимала медноволосая красавица. Ведь и правда хороша собой! Не первая красавица, к примеру, Борькина женка куда как красивее, только вот прикоснуться к царице Марине
