— Эх, ты, Турень-дурень! Любимый мой дурак… Ты знаешь, что тебя за глаза называют «нищий начальник»?
— Знаю. Жалко, что нет такого значка. Я бы носил…
— К сожалению, его бы еще раньше перед тобой выхлопотал себе Равшан Гапуров… Или Назраткулов…
Тура часа два крепился, а потом не утерпел, позвонил в отдел. Старший оперуполномоченный Какаджан Непесов обрадовался:
— Рад слышать ваш голос, устоз… Как вы? Как ваша семья? — Они словно и не виделись утром в управлении. Традиционные вопросы приветствия звучали у Какаджана сердечно. — Как настроение?
— Все в порядке, спасибо. Как вы?
— Тоже все нормально.
— Что нового по «Чиройли»? — спросил Тура. — Сдвинулось?
— Нет. Пока все на том же месте. Нечем порадовать.
— У Пака в рабочем плане значится «Чиройли»? Смотрели?
Непесов помялся, потом, приглушив голос, быстро сказал:
— Нас предупредили, устоз, — не давать никакой информации никому. Приехал следователь по важнейшим делам с бригадой. По вам…
— По мне?
— Я слышал. Так говорят в управлении… А «Чиройли» в плане Пака не значится. После обеда к нему должен был заехать Атаходжаев из Учкувы, но Пак отменил встречу, передал, что будет занят…
— Мне хочется вам помочь.
— Я знаю, устоз. Пак скорее всего в этом кафе никогда не был. Пока никакой ниточки к «Чиройли».
— А к Сабирджону?
— Артыкову? Тоже. Нигде в бумагах он не упоминается.
— Как он характеризуется?
— Противоречиво. Соседи говорят, что был хорошим парнем. А он публично днем пытался украсть машину…
— Может, угнать?
— Квалифицировали как грабеж. Еще кража кассетника. Вы слушаете?
— Да! Да! Где он жил? Почему мы его не знали!
— В Сырдарье. Потом в Урчашме. Сейчас туда поехали Хурсан с одним из следователей. Его мать — Мухаббат — приехала сюда из Урчашмы, к родственникам. Он прикатил к ней.
— Знакомые у него есть? Какие-то связи?
— В Мубеке? Никого.
— Что он делал после того, как освободился?
— Нигде не работал. В основном находился дома. Или разъезжал по друзьям.
— А вчера? Собрали что-нибудь?
— Неизвестно. Соседей не было. Мухаббат с утра ушла к младшей сестре, та сломала ногу. Сидела с племянницей. Сабирджона не видела.
— Выпивал?
— Нет.
— Где он купил коньяк? Установили?
— Нет. Марочный коньяк в Мубеке не продавался. Алишер запросил Сырдарью и Ургут, куда ездил Артыков…
Какаджан резко замолчал и продолжил деловитым тоном: — Ну, я, пожалуй, буду собираться. Мне надо опросить владельцев автотранспорта…
Видно, кто-то из начальства вошел в кабинет.
— Извини, Какаджан! — сказал Халматов. — Я, кажется, увлекся. Спасибо тебе.
— Не за что… Завтра я дежурю с утра. Может, зайдете?
Прибежал Улугбек, сбросил кроссовки в прихожей.
— Папа, ты дома? — Лицо сына было злое, а глаза — красные.
— Дома, сынок, дома, — Надежда ничего не заметила — доглаживала в столовой кружевную, с жабо, любимую кофточку. — Теперь папа будет бывать с нами чаще… А то у других отцы — все праздники и все вечера дома, — Надежда повесила кофточку на стул, вышла в прихожую, — а наш — все на службе…
— Значит, это правда?!
— Что правда?
— Нашего папу выгнали! И еще посадят! — крикнул Улугбек. — Потому что из-за него убили дядю Андрея!
— Что ты такое мелешь? — взорвалась Надежда. — Откуда ты взял?
— Бахтиер Яхъяев сказал! А ему — его отец! Вся площадка уже знает!
— Адып Яхъяев?! — Тура тоже вышел в переднюю. — Директор ресторана, что ли?
— Папа ему сказал, что ты — нищий начальник! Что у нас дома как после пожара — ни системы, ни машины. Что ты под всех копал, а теперь сам попался…
— Вот я пойду к его отцу! — Надежда разъярилась не на шутку. — За клевету можно и к ответственности привлечь!
Халматов положил мальчику руку на плечо:
— Сынок! Ты слышал когда-нибудь, чтобы твой отец врал? Струсил? Или поступил недостойно?
— Нет.
— Обидел кого-нибудь? Бросал слова на ветер? Чтобы тебе было стыдно за меня?
— Нет, нет, — Улугбек начал постепенно успокаиваться. — Но мне стало очень обидно…
— Пойми, просто закончился срок моей службы. Я прослужил в уголовном розыске 26 лет 3 месяца и 17 дней. Это ведь немало! А теперь я ушел на пенсию. На заслуженный отдых.
Своим объяснением Тура только все испортил. Улугбек взвился:
— Но ты же молодой! Пенсионеры такие не бывают! Они старенькие, слабые. Им места уступают в автобусах, они во дворе играют в шашки и в нарды. А ты отжимаешься по пятьдесят раз!
— Ну вот еще! — пресекла его мать. — Взял моду — требовать отчета от старших. Мой руки и садись за стол. Нет бы обрадоваться, что отец дома… Ладно, хватит болтать. У меня обед готов…
Тура прошел в свою комнату, подумав, достал из стола трудовую книжку, которую ему вручили утром в управлении.
Трудовая книжка была совершенно новая, все записи сделаны одним аккуратным каллиграфическим почерком:
«Предыдущая работа — „Отделение Среднеазиатской железной дороги“ — „ученик монтера пути, монтер пути околотка третьей дистанции“.
Вся остальная жизнь Туры, его надежды, падения и взлеты, благодарности и взыскания, охота, которую он вел, и та, что вели на него, — все соединилось в две короткие невразумительные строчки — «стаж службы в органах внутренних дел составляет…». Сбоку стояли две даты с номерами приказов и подписью.
Он поднялся, прошелся по комнате. «Почему я не у дел? Именно сейчас, когда я больше всех нужен, чтобы раскрыть убийство Корейца?!»
Зазвонил телефон. Тура снял трубку, и после долгой паузы незнакомый голос спросил:
— Сидишь дома? Не скучно?
Халматов выжидающе помолчал.
— Ну, давай, давай! Привыкай… — В трубке натуженно хохотнули — Надо и отдохнуть! Правда? Как считаешь?
Потом послышались короткие гудки.
— Кто это? — спросила Надежда.
— Так, одна девушка, — усмехнулся Халматов. — Приглашает на свидание.
— Вот и сходи. Развейся. Все равно нас с Улугбеком вечером не будет.
— А вы куда?
— Халида приглашала… — подруга работала вместе с ней в областном отделе статистики. — На девичник…
Через несколько минут опять раздались телефонные звонки.
— Может, мне лучше подойти? — заволновалась Надежда.
— Алло, — Тура уже снял трубку.
Снова была пауза, Халматов хотел нажать на рычаг, но неожиданно знакомый, такой близкий голос вдруг сказал:
— Т-тура… — Силач слегка заикался, произнося «т» перед «у». — Я так и думал, что тебя застану.
— А где же нам, пенсионерам, быть еще? Дома, на завалинке. А ты уже все знаешь?
— Знаю. Ну что — жалеешь себя?
— Есть маленько…
— А ты в эти моменты думай о Корейце — его жальче. А все остальное не бери в голову…
— Стараюсь. Как ты?
— Все нормально.
— Как Автомотриса?
— Бегает…
Силач ездил на развалюхе, неопределенного происхождения и марки. Каждый раз на техосмотре в Госавтоинспекции возникали сложности: давать талон? Не давать? Знакомый Силачу инспектор, сидевший на картотеке, предложил зарегистрировать ее как «автомотрису» — самоходный железнодорожный вагон с двигателем внутреннего сгорания. Прозвище так и осталось.
— …Вечером пойдем на бокс? — спросил Силач.
— На бокс? — удивился Тура.
— Конечно — первенство зоны для юношей. Ну и покалякаем маленько. А что у тебя — другие планы?
— Никаких. Заезжай…
Из газет:
«Узел метровокзалов
Под Пушкинской площадью Москвы будет построена еще одна станция — «Чеховская».
Серпуховско-Тимирязевская линия — многокилометровая метротрасса через центр столицы — свяжет крупные жилые массивы в Красном Строителе в южной части города и Лианозова в северной. С пуском в эксплуатацию этой подземной магистрали в зону действия метрополитена попадет последний из столичных железнодорожных вокзалов — Савеловский…»
Тура сел в машину, захлопнув за собой дверцу, неуверенно протянул руку Силову:
— Привет…
Силач крепко сжал его ладонь и, не выпуская руки, сообщил:
— Плохо держишь удар — у тебя лицо чрезвычайного и полномочного посланника к едрене-фене…
— А какое у меня сейчас может быть лицо? Меня ведь действительно послали к едрене-фене, — слабо усмехнулся Тура.
Силов отпустил его руку, хлопнул по плечу — кость треснула, весело пообещал:
— Пройдет! Это у тебя с непривычки! У нас, выгнанных и пенсионеров, масса своих радостей. Так сказать, шальная жизнь на темной стороне луны. Привыкнешь…
Тура помотал головой:
— А я и не собираюсь привыкать…
— Ого! — удивился Силов и завел мотор. Его развалина затарахтела и медленно покатила в сторону Дворца спорта. — Сейчас в тебе оскорбленное самолюбие бушует болезненно и опасно, как ущемленная грыжа…
— Дело не в самолюбии, — грустно сказал Тура. — Теперь моя судьба покатится на доживание…
— Ну-ну-ну! Меньше патетики! Больше юмора…
