мне тоже интересно, откуда, а главное — зачем. Но сейчас выяснять не будем. Поднимаемся и идём.
Иона посмотрел на Ездру: как он воспринимает то, что Кундри, кажется, решила взять командование на себя.
А Ездра, похоже, никак не воспринимал. Молча поднялся и пошёл вслед за новоявленной командиршей.
— Я иду первая, — сказала та. — За мной Ездра. Потом новенькая. Иона замыкает. Идём шаг в шаг, мы в Гадских топях. — Кундри неприязненно посмотрела на психолога: — Всё понятно?
Психологиня молча кивнула.
При свете дня, при сумрачном, но всё же свете, она оказалась чуть обрусевшей кореянкой. Или вьетнамкой. Или китаянкой. В общем, у неё была типичная внешность пришелицы из тех поднебесных краёв, где утренняя свежесть и восходящее солнце, и мелкие черты этой внешности были лишь слегка укрупнены и утяжелены русским влиянием. Было ей, кажется, хорошо за тридцать, но ведь и в хорошо за тридцать можно оставлять сомнения в своей профпригодности. Вот и она оставляла. Во всяком случае, глядя на неё Иона был склонен сомневаться, и он сомневался: уж очень не пронзительный, не психологический был вид у этой розы Шарона. Быть может именно ввиду её профнепригодности, никто никогда её и не видел. Числилась психологом, а работала какой-нибудь прачкой — прачки такому санаторию гораздо нужней, чем душеведы, очевидно же.
Ионе понравилось то, что кивнула она на вопрос Кундри без всякого подобострастия, без торопливости слабого и подчинённого, однако и никакой женской стервозной завистливой поперечности — когда назло — не мелькнуло в её глазах, и даже взглянула-то она на Кундри мельком, как на человека, произнесшего нечто совсем незначительное и не очень уместное.
Выстроились и пошли.
Идти было тяжело. Полумёртвая, бледно-зелёная с желтоватыми пятнами растительность, как старая тряпка, брошенная на землю, путалась в ногах, хрустела мёрзлыми стеблями — противно, будто идёшь по скопищу тараканов или по полуистлевшим костям. Поднялся промозглый ветер и приносил с запада тошнотворный смрад топей. Иногда, или то казалось Ионе, за спиной его слышались будто чьи-то шаги. Пару раз он испуганно оборачивался, но никого не увидев, плюнул на этот морок, хотя и стоило ему это значительных усилий и морозца, который холодной струйкой стекал от затылка в штаны. Потом к шагам прибавились чавкающие и квакающие звуки, а по временам — сопение и фырканье, как отфыркивается собака от неприятного запаха.
— Вы что-нибудь слышите? — не выдержав, обратился Иона к шагающей впереди психологине.
— Вас слышу, — отозвалась та через плечо.
— Это понятно. А ещё что-нибудь?
— Свой внутренний голос, — она, кажется, усмехнулась, — который подсказывает мне, что я вляпалась в нехорошую историю и обзывается дурой.
Дура, не дура, но присутствия духа она не теряла. И способность к юмору в таких обстоятельствах тоже дорогого стоит.
— Вы не могли бы… нет, только не сейчас, не сразу, а по моей команде — оглянуться? Когда я скажу, резко и внезапно обернитесь и загляните мне за спину. Хорошо?
— Зачем? — голос её немного напрягся, захрустел, как та мёрзлая трава под ногами.
— Временами я слышу посторонние звуки. В смысле, звуки, которых слышать не должен. В смысле, не не должен, а… Ладно, неважно. В общем, как будто за нами увязалось какое-нибудь животное.
— Хорошо, — неуверенно отозвалась психолог. — Я готова… Если только… если вы пообещаете, что я не увижу там что-нибудь жуткое.
— Ёкарного бабая? — усмехнулся Иона.
— Ну, наподобие.
— Думаю, что это будет лиса, не больше, — успокоил Иона.
— Ну, лисичка — это не страшно. Лисички мне нравятся. Только я не понимаю… а сами вы не можете?
— Я оглядывался. Ничего. Это как у Рассела, помните? Про стол и кенгуру.
— А-а… Угу. Но почему вы думаете, что я что-нибудь увижу?
— Потому что спина — моя, а взгляд — ваш.
— Ага… Логично.
— Конечно, вы можете сказать: твои глюки, Иона, тебе и оглядываться… Вы ведь тоже думаете, что я псих?
— А вы? — она обернулась, чтобы глянуть ему в лицо. В по-восточному скошенных глазах её блеснули искорки весёлого интереса, из-под которых, впрочем, тёмными пятнышками пробивалась и неподдельная тревога.
Иона зябко передёрнул плечами, отвёл глаза.
— Приготовьтесь, — сказал он.
Психолог отвернулась. Видно было, как сразу напряглась и окостенела её спина. Кажется, она всё восприняла серьёзно — не было в её спине ни наигранности, ни насмешки, ни…
— Давайте! — скомандовал Иона, через несколько шагов поймав очередное фырканье.
Она резко обернулась всем корпусом, заглядывая ему за спину. Остановилась, с явным облегчением пожала плечами:
— Ничего.
— Понятно.
Впереди обернулась Кундри.
— Эй! — окликнула она. — Команды останавливаться не было.
Иона почему-то разозлился на неё. Он всегда относился к Кундри хорошо, но он никогда не видел её вот такой — мужиковатой, что ли, деловитой, и не думал, что она способна такой быть. Возможно, это его и злило. И с чего она решила, что знает всё про Гадские топи, как здесь нужно ходить и как не ходить? Будто каждый день моталась на Промзону и обратно… И Ездра, так легко отдавший бразды правления в руки этой бабы, тоже вызывал праведное возмущение. Впрочем, Ездра тот ещё жук, умница и хитрец, каких мало — он вожжи без надобности не возьмёт, а уж если посчитал, что надо взяться за гуж, то взявшись, не станет говорить, что, мол, не дюж, и без необходимости поводьев не выпустит.
Ладно, посмотрим…
Пошли дальше. Не сделали и десяти шагов, как снова за Иониной спиной начался разгул, но теперь он старался отрешиться и не обращать на звуки внимания, как и на холодок, сквозивший в позвоночнике.
Разговор начала психолог — она сбавила шаг и приняла чуть в сторону, так что они с Ионой шли теперь почти бок о бок.
— Вы и сейчас слышите эти звуки? — спросила она.
Иона прислушался.
— Нет… кажется, нет.
— Значит, это было ваше одиночество.
Он улыбнулся.
— Одиночество похоже на безумие?
Она внимательно заглянула ему в лицо. Ответила:
— Во всяком случае, между ними много общего. Не советую вам концентрироваться на вопросе своего психического здоровья. Знаете, если ты долго смотришь в бездну…
«И смотрят жадно из тьмы и мрака, как две луны, два пустые зрака, и чьи-то руки в озябшем сердце ключ повернут и откроют дверцу. За этой дверцей я прячу душу — в
