Князь не возражал. После прихода Беленкова на него напало какое-то безразличие. Полковник же всеми силами старался скорее уйти. Он даже не стал провожать Ухтомского на пристань.
— Я изменю внешность, — сказал он, — и останусь в городе, но в ближайшее же время буду у полковника Назарова.
С трудом пробившись сквозь толпу на пристани, князь и корнет Бахарев вошли в двухместную каюту, которую специально для них открыл матрос.
Прозвучал пароходный гудок, и пристань, забитая народом, стала отходить назад. Где-то за городом уже садилось солнце. Бахарев закрыл дверь каюты и опустил деревянные жалюзи на окна.
— Ну, кажется, позади этот сумасшедший день, — сказал князь.
И, словно в ответ на его слова, дверь каюты отперли снаружи. В каюту вошли двое.
18. Из воспоминаний бывшего начальника отдела представительства ВЧК Ефима Шаталова
Когда я и начальник отдела Дончека Васильев вошли в каюту, Ухтомский и Бахарев спокойно сидели друг против друга. Взглянув на нас, Ухтомский — он был одет в кавказский бешмет — обратился к Бахареву:
— Что это за люди? Они будут сопровождать нас? Тот ничего не ответил. И мы предъявили им ордера на арест.
Они прочли, и Ухтомский сказал:
— Все кончено, я этого как будто бы и ждал.
На первой пристани, кажется в Богаевской, мы их сняли с парохода и на машине доставили в Ростов, на Садовую, 33. С дороги предложили покушать. Князь был взволнован, ел мало, попросил крепкого чаю.
После этого мы повели его в кабинет Н.Н.Николаева, где был и Ф.М.Зявкин.
Допрос не был сложным. Вместе с князем Ухтомским в его портфеле привезли обнаруженный в копии мобилизационный план с разбивкой по округам. Все было ясно. Документы неопровержимы. Запираться ему было бесполезно. Он повторял только:
— Я старый солдат, мне приказали, я не мог отказаться.
Сложность дела заключалась только в том, что ростовский «штаб спасения» в то время еще не был ликвидирован. Операция еще не была закончена. Надо было доказать Ухтомскому бесцельность его борьбы и на этой основе попытаться убедить его и заставить содействовать бескровной ликвидации всех филиалов организации и ее вооруженных отрядов.
Нужно было для этого, не прибегая к арестам, вызвать по распоряжению Ухтомского начальников отрядов, легализовать их и, в свою очередь, предложить обманутым рядовым казакам сдать оружие и разойтись по домам.
Ухтомский упорно от этого отказывался.
Утром к нам прибыл командующий Первой Конной армией С.М.Буденный, который долго вел беседу с Ухтомским, убеждая его, что Красная Армия сильна и ничего не стоит в короткий срок уничтожить все белогвардейско-бандитские формирования, но тогда кровь погибших останется на руках Ухтомского.
Генерал долго отказывался и, наконец, согласился послать своего адъютанта Бахарева с приказанием полковнику Назарову срочно явиться в Ростов в штаб.
Сложность всей этой операции заключалась во времени, нельзя было терять ни минуты. Был невероятный риск, что сведения об аресте Ухтомского могут просочиться, и все участники организации разбегутся, а вооруженные отряды начнут боевые действия…
Москва, 1967 г.
Е.ШАТАЛОВ член КПСС с 1918 г.
19. Приказы и ультиматумы
— Вы сами, гражданин Ухтомский, и отдайте приказ вашему адъютанту, — сказал Федор Зявкин, — вас он скорей послушает.
Когда Бахарев в сопровождении конвойного появился в кабинете, Ухтомский торжественно встал.
— Обстоятельства, Борис Александрович, в данном случае сильнее нас, — он обвел глазами комнату, словно на стенах могли быть написаны нужные ему слова. — Вы молоды, впереди у вас вся жизнь… Сохранить и ее и сотни других жизней, может быть, это правильно. Только что я разговаривал с командармом Буденным. Он прав — наше сопротивление бесполезно.
Борис стоял, опустив руки по швам, бледный от бессонной ночи. Уже несколько часов, во время допроса Ухтомского, он помогал Зявкину в завершении операции «Клубок». Почти все члены подпольной организации были задержаны, но среди них не было полковника Беленкова.
— Итак, — продолжал Ухтомский, — отправляйтесь сейчас к полковнику Назарову и передайте ему мой приказ: немедленно явиться в Ростов ко мне. Разумеется, о моем аресте ни слова. Так будет лучше и для вас и… для всех. — Он махнул рукой и сел на стул.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Сидевший за столом Николаев обратился к Борису:
— Мы дадим вам лошадей. Вас будут сопровождать наш сотрудник.
Они остановились на хуторе Курган, где была передовая застава назаровского войска. Через нарочного вызвали полковника, и вскоре тот приехал в пролетке, запряженной парой лошадей.
Впоследствии Назаров никак не мог объяснить себе, какая сила толкнула его тогда в пролетку.
— Ведь чуял: не надо ехать, — стукнув кулаком по столу, сказал он через несколько часов, когда уже сидел в кабинете Николаева. — Ведь словно сила какая толкнула.
— С князем потолковать захотелось, — сказал Зявкин. — Это мы понимаем. Итак, значит, честь имеем с полковником Назаровым? Разговор у нас будет короткий. Сейчас вы напишете приказ отряду сдать оружие, рядовым казакам разъехаться по домам, пройти в исполкомах регистрацию и мирно работать. Офицерам явиться с повинной в следственную комиссию; кто не участвовал в убийствах коммунистов и советских работников, будет амнистирован. Ясно?
— Чего ясней! А если я такой приказ не напишу?
— Тогда пеняй на себя! — жестко ответил Федор Зявкин.
— Расстреляете?
— Да нет, похуже будет!
— Что же это похуже? — еле слышно выдохнул арестованный и судорожно глотнул.
— А вот что, — Зявкин встал из-за стола и, обойдя его, подошел вплотную. — Свезем мы тебя обратно в Елизаветинскую и объявим перед всем народом, кто ты есть такой, сколько ты человек продал и сколько сейчас обманом довел до отчаянного положения, что им ни домой, ни куда не податься! Пусть они тебя своим судом судят! — голос Зявкина звучал ровно, спокойно.
— А кто же я такой? — с глазами, полными ужаса, спросил арестованный.
— Рассказать? — Зявкин взял со стола синюю папку с бумагами. — Авантюрист и предатель трудового народа, городовой четвертой части города Царицына Назар Моисеев — вот кто ты. В полковниках захотелось побывать? Как убил на берегу Маныча раненого Назарова, рассказать? Как документы присвоил, тоже рассказать?
— Ладно, — сказал арестованный, — дайте бумагу, ваша взяла.
Посланцы в Елизаветинскую, отбывшие с приказом полковника Назарова, не вернулись. Вместо них на следующее утро у подъезда Дончека осадили взмыленных коней пятеро казаков-делегатов. Вот что они привезли в ответ на приказ:
«Уполномоченному Советской власти на юго-востоке России.
Мы, сыны тихого Дона, притесняемые Соввластью, ознакомившись с приказом наших старших руководителей — князя Ухтомского и полковника Назарова, в коем мы призываемся к ликвидации нашего дела и добровольной сдаче оружия, за что нам Соввластью гарантируется полная неприкосновенность и гражданские права.
Мы, со своей стороны, заявляем вам, что до тех пор мы не можем окончательно решить интересующие нас — обе стороны вопросы, пока не будут доставлены к нам князь Ухтомский и полковник Назаров, во всяком случае, последний обязательно.
Срок доставки Назарова и Ухтомского назначаем к 12 часам в воскресенье. Присланных вами граждан мы по недоверию задерживаем до прибытия Назарова и Ухтомского, дабы точно удостовериться в правдивости их приказа и не был ли он писан под пыткой или угрозой расстрела.
Наших представителей верните сегодня к вечеру.
Комитет для переговоров с Советской властью.
Подписи».
Чекисты собрались на срочное совещание.
В середине совещания пришел Буденный. Он внимательно прочел послание казаков и, задумчиво поглаживая усы, сказал:
— А где эти их делегаты? Мне бы с ними потолковать с глазу на глаз.
— Пожалуйста, Семен Михайлович. Командарм ушел. Совещание продолжалось.
Только к концу его Буденный снова вошел в кабинет.
— Есть теперь и у меня предложение, — сказал он, хитро улыбаясь.
Второй день станица Елизаветинская гудела митингами. Из окружных станиц и хуторов съехались многотысячные толпы казаков. Прибыли походным порядком и вооруженные сотни, скрывавшиеся в камышах.
Огромный митинг, бурливший вначале на одной центральной площади, раскололся теперь на десятки малых, которые, как водовороты в пору половодья, носились по поверхности черного людского потока, захлестнувшего станицу. Они то исчезали, то появлялись в новых местах.
— Сдаваться! — кричали в одном месте. — Нет больше терпения, братья казаки! Против своих идем!
