Постоянно соприкасаясь с высшим обществом, Ованес с удивлением для себя узнает, сколько всего должны знать жители столицы, как чутко следить не только за модой, а за постоянно поступающими странными, больше похожими на горячечный бред, нежели на осмысленные приказы, указаниями. Вдруг всем повсеместно запрещают короткие локоны и высокие воротники. Потом требуют отказаться от стеганых шапок. А что ты будешь делать зимой, когда только что купил именно такую, на другую денег нет, и купец-шельма отказывается принимать «запрещенный» товар обратно. Однажды он пришел к Томилову, у которого планировался вечер с танцами, а большая половина приглашенных гостей не явилась. Причина — вдруг отменили фраки, а чем конкретно следует заменить их, не сказали. Пропал вечер, и дамы напрасно надевали свои сшитые по последней парижской моде туалеты. Запретили танцевать вальс — объясняя, что этот танец, мол, есть верх непристойности. Наложили запрет на большие голландские пряжки на туфлях, хорошо хоть не сами туфли — ножом аккуратно срежь пряжку, заверни ее родимую в тряпицу, и пусть лежит в какой-нибудь дальней коробке, ждет, когда амнистия ей выйдет. Иногда вдруг ни к селу ни к городу запрещалось употребление некоторых совершенно обыкновенных слов…
Ованес не один раз возблагодарил Бога, что вынужден ходить в казенном. Что дано начальством — не запретят, а запретят, значит, предоставят что-то на замену.
Глава 5
Человек, не одаренный памятью, сохраняющей впечатления живой природы, может быть отличным копировальщиком, живым фотографическим аппаратом, но истинным художником — никогда.
И. К. Айвазовский
Меж тем в Петербург прибыла «Помпея», царственно расположилась в Академии художеств. Узнав, что картина выставлена для всеобщего обозрения, Томилов везет Ованеса в город. Август, жара, на улицах народу кот наплакал, но около Академии художеств выстроились множество экипажей. Говорят, в первый день вообще было не протолкнуться, и это летом, когда господа разъехались по своим имениям! Ан нет, воротились специально на чудо Брюллова поглазеть, да не просто так, а с женами, детишками. Что тут скажешь, Карл Павлович нынче в моде, о его «Помпее» столько уже писали, в статьях подробнейшим образом указано расположение фигур, так что к моменту, когда Демидов преподнес государю картину, каждый в голове уже свою собственную «Помпею» нарисовал. Но в том-то и чудо, что брюлловская все прочие «Помпеи» затмила. «И стал «Последний день Помпеи» для русской кисти первым днем!» — напишет Е. А. Баратынский.[45]
Картину устроили в Античном зале, предусмотрительно отделив от зрителей решеткой. Впечатление, произведенное «Помпеей» на юного художника, было ошеломляющим, в какой-то момент Ованесу пришлось отступить к лестнице, словно спасаясь от настигающего его ужаса.
Везувий зев открыл — дым хлынул клубом — пламяШироко развилось, как боевое знамя,Земля волнуется — с шатнувшихся колоннКумиры падают!..Народ, гонимый страхомПод каменным дождем, под воспаленным прахомТолпами, стар и млад, бежит из града вон…
— опишет картину A.C. Пушкин.
На следующий день Айвазовский снова стоял перед «Помпеей», теперь уже изучая ее детально. Есть произведения, в которые хочется уйти как в манящий тебя мир, Ованесу нравилась картина, она поражала, покоряла, против воли втягивала в себя. Но оказаться там? Среди стонов и криков о помощи? А вот Брюллов не просто сжился с этим кошмаром, он еще и поместил в ней себя, навсегда заключив свою живую душу в этом рушащемся, горящем, разрывающемся на куски аде. Позже он узнает, что не только себя, а и любимую женщину Юлию Павловну Самойлову и ее детей! Страшное — непостижимое действие, вот чего бы он не сделал никогда в жизни. Все знают, как легко притянуть черную судьбу, всего лишь неправильно поведя кистью. Отчего же Брюллов вот так страшно, на разрыв?! Вопросы не находили ответов. Единственное, что он понял или, возможно, предвидел — свою неминуемую дружбу с Великим Карлом, который на какое-то время станет его учителем.
Несколько раз Ованес приходил к картине и стоял то в одном, то в другом углу, то приблизившись к ней, то отходя в самый конец зала. Вот казалось бы, он запомнил ее во всех мыслимых и немыслимых деталях, и тут она открывала перед молодым художником новые, прежде незамечанные темы, подробности, сюжеты. Однажды вечером, перед закрытием выставки, Ованес сделался свидетелем странного зрелища, несколько старших учеников несли кресло, в котором сидел худой, бледный, безудержно кашляющий подросток, в котором Айвазовский не сразу признал Ваню Брюлло — младшего брата Великого Карла, из-за своей болезни вынужденного почти постоянно пребывать в лазарете Академии. Об успехах Вани ходили легенды, в частности, считалось, что дай ему бог больше телесной мощи, он мог бы затмить старших братьев. Мальчик умирал, медленно уходил из жизни, так и не посягнув на лавры Федора, Александра и Карла. Ованес так и не успел познакомиться с Ваней, сказать ему что-то ободряющее, утешить. Хотя какие тут могут быть утешения? Ваня знал, что умирает. Знал и не противился судьбе.
Кто-то дотронулся до плеча Айвазовского, и тот понял, что его просят покинуть зал. Картина была полностью отдана умирающему мальчику, который должен был запомнить ее в мельчайших подробностей с тем, чтобы унести с собой в лучший мир. Возможно, в лучшем мире тоже иногда не хватает красоты, спасающей миры.
«Не нужно другого Брюллова», — тихо прошептал Ваня, Ованеса потянули вон из зала, кто-то упорно толкал его в спину. Уйти немедленно, бежать. Но ноги отчего-то не слушались, Гайвазовский был поглощен ощущением блаженства, исходящим от младшего Брюллова. От подростка, который уже никогда не станет мужчиной, не полюбит, не создаст ни единой картины. И этот умирающий мальчик мог быть счастливым, греясь в лучах картины своего брата и не измысливая личной грядущей славы.
Уже в дверях Ованес с удивлением для себя понял, что за все время, что маленький Брюлло рассматривал «Помпею», он так ни разу и не кашлянул, не поменял позы, отчего казалось, что тот умер.
Все ждали Карла в Петербурге, но тот поехал в Болонию, где, по слухам, собирался остаться навсегда, — горе для мечтавших получить хотя бы несколько уроков у мастера учащихся Академии. Но едва друзья Брюллова в России как-то свыклись с его решением, журнал «Библиотека для чтения» опроверг слух, сообщив между прочим, что «по возвращении г. Брюллов думает начать огромную картину «Падение Пскова». И будто бы сам он об этом поведал журналисту из Петербурга. Только возрадовались, поднимая бокалы за будущего академика и профессора, новая весть — почетный вольный общник Владимир Петрович Давыдов[46] решил позабавиться путешествием по Греции, Турции, Малой Азии с посещением святых мест, и не придумал ничего более своевременного, как соблазнить поехать с собой Брюллова. Как будто бы Давыдов не сотрудник Академии художеств, не служит при русском посольстве в Риме и не знает, что Карла Павловича заждались уже в Петербурге!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
