Сдвинувшийся с литого плеча пиджак оголил полоску толстой коричневой кожи. Плечевая кобура.
Парни уже ушли, а я сидела, уяснив, что они вооружены и ищут меня.
* * *
К счастью, в туалете было пусто. Я без помех избавилась от парика и линз. Долго с удовольствием умывалась теплой водой, тщательно смывая с лица темную пудру.
Маскарадный костюм был свернут и убран в полиэтиленовый пакет. На мне снова красовался привычный наряд из пестрой длинной юбки и светло-оливковой кофточки, на ногах удобные легкие туфли без каблуков.
Светло-каштановые короткие кудри, ореховые глаза в черных пушистых ресницах, очень белая чистая кожа — мой обычный неяркий облик переполнил мое сердце нежностью.
В сопровождении парнишки в картузике отеля, с моим чемоданом в руке, я переступила через порог роскошного вестибюля. Прямо передо мной помещалась полированная стойка портье. А прямо перед ней помещался… Я затаила дыхание. У стойки спиной ко мне стоял тот самый мужчина из аэропорта.
Не желая мешать ему, я опустилась на ближайший диванчик. Парнишка поставил рядом со мной чемодан, подкинул и поймал полученную от меня монетку и удалился. А я склонилась над раскрытой сумочкой, близоруко приблизив к ней лицо.
Мои мозги лихорадочно крутились, решая, как поступить. Я не знала, что делать: постараться остаться незамеченной? Или, наоборот, обнаружить свое присутствие? Мне не были ясны цели противника. Убедиться в моем приезде? Проследить мои действия? Убить меня?
Ну нет. Убивать — это уж слишком. С чего им меня убивать? Совершенно не с чего. Может, это вообще Костины люди. Да. И он всего лишь хочет убедиться, что со мной все в порядке. Ну конечно. И послал вооруженных громил с моей фотографией, сделанной скрытой камерой. На которой меня и узнать-то трудно. И это при том, что в его распоряжении десятки моих фотографий, сделанных профессионалами.
«Не дури! — приказала я себе. — Конечно, страшно и хочется себя успокоить, но считать себя идиоткой не стоит». Пока я так себя отчитывала, вопрос «показываться — не показываться» отпал сам собой.
Парень отошел от стойки, окинул взглядом вестибюль, задержал взгляд на мне (я замерла), не узнал, о чем-то поразмышлял и вышел, решительно шагая.
Я метнулась к окну. Парень сел в темно-синюю машину на место пассажира, и машина уехала.
Портье с предупредительной улыбкой взял у меня из рук документы. Прочитав фамилию, он внимательно взглянул на меня. Его глаза оказались водянисто-голубыми и невыразительными.
— Сожалею, мадам, но вас только что спрашивали.
— Кто? — изобразила я удивление.
— Он сказал, что ваш соотечественник и хочет с вами встретиться.
— Как его имя?
— Он назвался, но я не запомнил. Русские фамилии такие трудные.
Портье приподнял плечи и развел руки, изображая огорчение, которое, судя по его виду, испытывать был просто не способен.
— Жаль, что он меня не дождался…
— Он сказал, что, возможно, зайдет позже.
— Очень хорошо. Любому, кто будет мной интересоваться, говорите, что я приехала, но пока недоступна. Вечером начну отвечать на телефонные звонки. Пока же ни с кем не соединяйте. Только с Москвой.
— Слушаюсь, мадам. — Он склонил голову. Чуть набок. Экий шельма. Значит, говоришь, трудные у нас фамилии?
Я похрустела франками и дала похрустеть ему, но он не стал, сразу спрятал добычу в карман.
* * *
К клинике я прибыла в кортеже, состоящем из двух машин. Впереди не спеша двигалось такси с моей персоной в качестве седока, позади синяя машина эскорта, в которой помещались мои приятели.
Для удобства я их поименовала. Один получил название Качок, другой — Милашка.
Встретили меня в клинике радостно и всемерно обласкали.
В светлом нарядном кабинете мужчина в шуршащем от крахмала коротком голубом халате доброжелательно и подробно выспросил историю моей жизни.
Особенно его интересовали ужасы, трагедии и болезни. Он снова и снова дотошно уточнял, когда и чем я болела.
Мужчина перебирал мои болезни, а я рассматривала его. У него был длинный нос (я бы такой носить не стала) и мешки под глазами. Данное место что-то перестало мне внушать доверие. Один из принципов моей жизни: не стригись у плохо причесанного парикмахера, не лечи зубы у стоматолога с гнилыми зубами, не шей сапоги у босого сапожника… И так далее…
Однако оказалось, что подозрительный с точки зрения красоты мужчина — терапевт.
Я, несколько успокоенная, перешла в другой кабинет, где успокоилась окончательно. За собственно мою красоту отвечала женщина с идеально гладким розовым лицом и холеными руками.
Дама усадила меня в специальное кресло наподобие зубоврачебного и направила на мое лицо свет. Сама вспорхнула на высокий табурет и принялась придирчиво разглядывать мое лицо и шею. При этом мадам Жаклин щебетала по-французски:
— У вас чудесная кожа! Очень эластичная! Можно подтянуть здесь и здесь, — она легко прикоснулась к моему лицу кончиками пальцев, — и вы сбросите двадцать лет. Мадам замужем?
— Да.
— У вас с мужем существует разница в возрасте?
— Да.
— Значительная?
— Хочется думать — нет.
— После операции вы будете выглядеть лет на двадцать — двадцать пять моложе своего мужа. Представляете? Это будет так забавно.
— Я не хочу выглядеть на двадцать пять лет моложе своего мужа.
— Нет? — растерялась мадам Жаклин.
— Нет.
— А на сколько лет вы хотите выглядеть?
— Меня устроит тридцать пять — тридцать восемь лет.
— Но вы и теперь так выглядите.
— Не всегда. Если высплюсь. Ну и все остальные манипуляции. Хотелось бы стабильных тридцати пяти.
И не только лицо, но и тело. И еще, нельзя ли обойтись без операции?
Мадам Жаклин задумчиво разглядывала меня.
— Пожалуй. Понадобится ряд консультаций с коллегами, но, думаю, в вашем случае это возможно. Единственно…
— Что?
— Все эти методики требуют времени и средств.
— У меня есть и то и другое.
Я со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами расположилась в отведенном мне помещении.
Лечили меня на совесть и очень интенсивно. Каким только экзекуциям я не подвергалась! Уколы, массажи, растяжки, эпиляции, маски, чистки кожи, ванны, кварцевые облучения… И все это снова и по несколько раз на дню. Меня истязали в тренажерном зале, заковывали в панцирь из лечебной грязи, кормили по особой системе. Я и спала по какой-то системе. Из меня изгоняли шлаки. И еще что-то изгоняли… С меня сняли верхний слой кожи вместе с волосами, оставив кое-где на теле и на голове. Волосы на голове тоже претерпели ряд манипуляций.
Не все творимое надо мной было приятным и безболезненным. Но несмотря на все истязания, а может, благодаря им мое внешнее и внутреннее состояние улучшилось. Я не сразу почувствовала это, зачумленная вереницей процедур. Но настал день, когда я увидела в зеркале лицо той Лены Серебряковой, какой была лет пятнадцать назад, когда в толпе девочек-старшеклассниц, наполнявших в то время наш дом, бегала в театры, на выставки, на каток… Врачи «переложили» стараний и «вылечили» меня до тридцати лет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
