— Стой! Руки вверх!
От неожиданности великан оступился и упал в воду. Узел свалился с его головы и утонул. Когда нарушитель, отфыркиваясь, вынырнул из реки, я, не давая ему прийти в себя, снова закричал:
— Выходи! Гранату брошу!
Прокашливаясь и встряхивая головой, он побрел к берегу. Тут, пожалуй, я и допустил оплошность — не разглядел, что в руке у него был пистолет. Подойдя под обрыв, на котором я стоял, нарушитель вдруг метнулся в сторону и побежал по песчаной отмели.
— Фас! — крикнул я Ингусу, и моя ищейка серой тенью устремилась за убегающим человеком. Я видел, как верзила споткнулся и упал. Я уже не сомневался в успехе. Потому, наверное, так поразил меня звук выстрела и жалобный, болью в сердце отозвавшийся визг собаки.
«Ранен! Ингус мой ранен!» — задохнулся я от чувства беды и что есть духу кинулся на помощь другу. А нарушитель не медлил. Он уже вскочил на ноги и, чуть пригнувшись, бежал к густому тальнику. Небыстро бежал, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, очевидно, опасался моего выстрела, но никак не Ингуса. А верный мой пес, собрав последние силы, в два-три прыжка настиг лазутчика и попытался сбить его с ног. Увы, силы оказались неравными. Здоровенный, чувствующий свое превосходство над раненой собакой громила, словно кутенка, отшвырнул Ингуса в сторону и продолжил бег.
Вновь острой болью отозвалось мое сердце, когда Ингус, ударившись о землю, заскулил так жалобно и беспомощно, как не скулил даже в детстве. Я понимал, что друг мой нуждается в помощи, но рядом был готовый на все лазутчик, враг, и долг обязывал задержать его во что бы то ни стало. Я кинулся в погоню. Нарушитель бежал к тому месту, где оставил свою лодку. И вдруг я потерял его из виду. Я затаился у дерева, всматриваясь в ночь. Конечно, мой враг тоже за мной наблюдает. Стоит мне двинуться, и прозвучит выстрел. Но это мы еще посмотрим, кто из нас первым себя обнаружит, и кто выстрелит первым!
Прошла минута, другая, и он не выдержал. Едва различимая тень чуть отодвинулась от широкого дерева и снова с ним слилась. И в тот самый момент, когда он выглядывал, я выстрелил. Ни шевеления, ни вскрика, — ни ответного выстрела.
«Промахнулся, — подумал я. — А он бережет патроны. Ждет малейшей моей оплошности, чтобы стрелять наверняка. Будем играть в кошки-мышки?»
На реке послышались голоса, плеск. Товарищи спешат мне на помощь! В другой ситуации я бы попенял им за этот шум, но при таких обстоятельствах… Умышленно, нет ли, молодые бойцы побудили нарушителя к активным действиям. Он перебежал от одного дерева к другому, после паузы повторил перебежку. Я не стрелял и не стремился сократить дистанцию, понимая, что впереди у него открытое пространство: войдет он в него, и я смогу вести более прицельный огонь. Когда он вломился в прибрежные кусты, я совершил стремительный рывок и, миновав заросли, с колена выстрелил, целясь бегущему в ноги. Я приподнялся, и тотчас прогремел ответный выстрел. К счастью, нарушитель стрелял, целясь поспешно: пуля просвистела над моей головой.
Осыпая меня проклятьями, бандит пополз к краю обрыва, обернувшись, дважды выстрелил, но я не собирался подставлять свою голову под пули. Видел, что на пути у него поваленное дерево. И, когда он попытался перелезть через него, я выстрелил еще раз — и не промахнулся. С криком отчаяния и боли бандит покатился по земле и рухнул с обрыва.
Я понимал, что это еще не победа, поэтому не спешил приподнять голову над краем обрыва и глянуть, что там, внизу. Надев на палку шлем, приподнял его. Долго ждать выстрела не пришлось. Дырка в шлеме — сущий пустяк по сравнению с тем, что у нарушителя, по моим подсчетам, оставался всего один патрон. Как вынудить бандита расстаться с ним? Палкой качнул ветку куста. Выстрел! Я поднялся во весь рост и стал спускаться к реке. Увидев меня, противник яростно выругался и бросился в воду. Но навстречу ему к берегу уже шла лодка с пограничниками. Выскочив из лодки на мелководье, они не дали уплыть лазутчику, у которого и в самом деле кончились патроны.
А Ингус? Что с ним? Где он?
Я побежал туда, где оставил своего друга.
— Ингус! Ингус! Ко мне!
Он услышал меня. И даже вышел навстречу, поскуливая, хромая и шатаясь.
Ранен он был очень серьезно. Я достал индивидуальный пакет, перевязал Ингуса и, осторожно взяв его на руки, понес к лодке.
2
Ингуса я выходил. Дни и ночи напролет с ним возился, благо начальство никакой другой работой меня не обременяло. Когда он окреп, пришлось изрядно поработать, чтобы вернуть боевому стражу границы былую форму. Словом, наше возвращение в строй было нелегким и нескорым, но радостным для обоих. Ингус, казалось, искал повод, чтобы показать, до какой степени он мне благодарен и предан. И такая возможность очень скоро представилась.
Ночью мы с командиром отделения Бокуновым и бойцом Шиловым вышли в наряд. Ингус шел впереди на длинном поводке. Ночь стояла лунная, но набегавшие облака и поднимавшийся из низин туман скрывали луну, ограничивали видимость. Собака часто останавливалась, прислушивалась. Тихо все было, спокойно.
Дошли мы до реки Ушагал. На том берегу — китайский город Сончо-гоу, почти посередине реки — принадлежавший нам остров Медян.
Ингус, повернув морду в сторону острова, навострил уши, принюхался, забеспокоился. Стало ясно, что на острове кто-то есть. Но как туда добраться? На отлогом берегу нашли брошенную, рассохшуюся лодку. Я с Ингусом и Шилов на этой лодке отправились к острову, а Бокунов остался, чтобы в случае столкновения с нарушителями прикрыть нас огнем.
В лодку просачивалась вода, и все же до острова мы добрались благополучно. Обследовав его, обнаружили двух бродячих собак, и все. Решили возвращаться.
Как только достигли середины протоки, нас подхватило стремительное течение, и наша лодка начала тонуть, да так быстро, что мы с Шиловым и моргнуть не успели, как оказались в воде.
Ингус, не испытывая никаких затруднений, пустился вплавь и вскоре добрался до берега. Сидит и смотрит, как мы с Шиловым «купаемся».
На всю жизнь запомнил я это «купание». На быстрине, в полном обмундировании, с оружием едва-едва удержался я на поверхности. Сапоги и шинель намокшая так и тянули на дно. Как ни старался, сумел избавиться только от одного сапога. А силы уже были на исходе.
Впрочем Шилову пришлось совсем туго. Видя, что я активно работаю руками и, стало быть, пока держусь, Бокунов разделся и поспешил на помощь Шилову. А кто же меня выручит? Сил почти не осталось, вот-вот уйду под воду. Собрался с духом, кричу:
— Ингус, спасай!
Он с лаем бросился в воду. Каких-то два-три метра нас разделяли, когда я с головой ушел под воду. Невероятным усилием еще раз вынырнул. И в тот же миг Ингус крепко ухватил меня за плечо и потянул к берегу, — я помогал ему слабыми гребками. Наконец ноги мои коснулись дна. Выбравшись на мелководье, хотел обнять своего спасителя, но Ингус бросился спасать Бокунова и Шилова. Ну и силища! Ухватил зубами весло, за которое держались мои товарищи, и поволок их к берегу.
От верной смерти нас спас Ингус. Впрочем не в первый и не в последний раз. И я его, как мог, оберегал, под пули без крайней надобности не посылал. Однако уберечь не смог…
ВСТРЕЧА В ТАЕЖНОЙ ТРУЩОБЕ
1
Оглядываясь на прожитые годы, я часто думаю о том, как много в ходе жизни зависит от нашей к ней внимательности, от понимания того, что открывает она нам в своем течении. Такой опыт я вынес из своего житья-бытья на границе, — оно складывалось так, что внимание по необходимости вошло у меня в привычку: нельзя было ни на миг поверить в пограничную тишину, довериться привычно обыденному ходу вещей — «текучке» нехитрого служебного распорядка. Исхоженный нами и, казалось бы, во всех подробностях известный каждому из нас участок границы приходилось изо дня в день проверять и исследовать заново.
Такое, я бы сказал, постоянно внимательное отношение к повседневности, как пришлось мне убедиться, дает возможность открыть в себе новые возможности, развить способности, которые могут быть восприняты кем-то как необычные. Говорю я сейчас не о себе, а о пограничниках вообще, и ныне продолжающих «носить» ореол легендарности, за которым — суровые будни границы, побуждающие ее неусыпных стражей к нелегкой, бесстрашной работе над собой. То, чему научила меня та моя, боевая жизнь, я бы выразил еще и так: не дозволяй душе лениться, всматривайся в жизнь, изучай ее, и труд твой не пропадет.
Внимательность — дело нелегкое. Мы учились ей и тогда, когда, собираясь вместе, раскладывали друг для друга на столе разные вещи, — нужно было мгновенно зафиксировать их в памяти, а потом так же быстро определить, какой из предметов убрали. Аналогичные занятия проводили на местности. Кто-то из пограничников пройдет по тропе, надломит ветку, уронит спичку, а мы потом, идя следом, все это должны заприметить.
