К тому времени, когда воспитанники вернулись из школы, Андрей уже чувствовал себя своим в этом здании. Тем более, что директор, положив руку на его плечо, объявил:
– Представляю вам отличного парня. Его зовут Андрей.
Теперь-то, изучив современные методики работы с личным составом, Андрей Кириллович понимал, что покойный директор говорил все это специально, только для того, чтобы загасить отчаяние в душе пацана, чтобы душа его снова открылась навстречу людям. И добивался этого. Но эти методики пришли в Россию только недавно, и даже сейчас о них догадываются далеко не все из тех, кто работает с людьми. Их директор об этих методиках знать не знал, их, возможно, и на Западе тогда еще не было. Просто он своей молодой, но уже мудрой душой понял, что происходило в другой человеческой душе, и поступал так, как велел ему внутренний голос. Такую опору он давал каждому из воспитанников. За то его и любили.
А дочь покойного директора жила тогда тоже в детдоме и называла своего отца, как и все воспитанники, по имени-отчеству. Андрей лишь спустя несколько месяцев узнал, что быстрая веселая девчонка, оказывается, дочка директора. Интересно, как она обращалась к отцу, когда они были вдвоем? Жена у директора умерла довольно рано от какой-то болезни. Больше он так и не женился. А дочка поступила в Герценовский. Это случилось уже после того, как его взяли на спецподготовку.
Потом она вышла замуж, переехала в Москву и, как отец, стала работать где-то по педагогической линии. И вот теперь он ехал к ней.
– Честно говоря, я не умею отличать людей по таким наброскам, но если это действительно тот, о ком я думаю, то его звали Моня, – сказала она, внимательно посмотрев на листки фоторобота, которые разложил перед ней Андрей Кириллович.
Сначала они, правда, посидели перед портретом директора с траурной лентой. Потом попили чай с ореховым рулетом, который он захватил, договорили о том, как переоформлять приватизированную квартиру. А потом уж он разложил свои карты, то есть фотороботы.
– Моня?! – Произнесенное имя его очень удивило. – Вот уж на кого он не похож, так это на Моню. Типичный Ваня.
Андрей Кириллович чуть не рассмеялся, но сдержался, потому что смех в этой квартире был сегодня не уместен.
– Может быть, и Ваня, но Соломон Давидович называл их всех Монями. В честь себя. – И дочь директора посмотрела так, словно Андрей Кириллович знал какую-то тайну, которую должен был вспомнить.
– Что еще за Соломон Давидович? Это что, его отец?
– Почти… Я думала, вы знаете. Нет, он, конечно, не настоящий отец, он был врачом. Сейчас, наверное, уже умер. Или уехал…
И она рассказала историю о враче, который в сороковые – шестидесятые и даже семидесятые годы был лучшим специалистом но доращиванию недоношенных детей. Под колпаком.
– Его даже в феврале пятьдесят третьего года выпустили из Большого дома. А собирались расстрелять. Потому что кто-то сообщил, что он берет кровь из своих младенцев и продает ее другим евреям.
– Это еще зачем?
– Чтобы добавлять в какое-то тесто. Да-да, тогда как раз было дело врачей. Может, знаете?
– А, в мацу! – сообразил Андрей Кириллович. – Так это в самом деле было?
– Да конечно нет! Просто кто-то так написал. И его бы расстреляли, если бы у самого начальника КГБ не родился недоношенный ребенок. Никто, кроме Соломона Давидовича, его не мог выходить.
– Тьфу ты, напугали вы меня своими ужасами! – Андрей Кириллович даже слегка улыбнулся. – Я уж подумал, и в самом деле какие-то вампиры.
– Я же говорю, тогда было дело врачей, как раз перед смертью Сталина. Помните, он собрался всех евреев то ли расстрелять, то ли куда-то переселить. Вроде бы, на Дальний Восток.
– Ну, помнить-то я не особенно…
– Это отец рассказывал.
– Так и что Моня?
– Соломон Давидович всех детей, которых он выхаживал, если от них при рождении отказывались матери, называл одним именем: Моня. Они же у него по несколько месяцев жили «под колпаком».
И дальше дочь директора прочитала короткую лекцию о том, откуда брались недоношенные дети. Андрею Кирилловичу нужна была совсем иная информация, но он решил выслушать рассказ до конца.
– В те годы аборт был запрещен. Средств «планирования семьи» тоже не было почти никаких. И студентки, например, беременели очень часто. Приедет из другого города, поселится в общежитии, и куда ей деваться: с ребенком из общежития выгоняли, возвращаться к родителям – тоже нельзя. Они и начинали травиться. Иногда сходило удачно. А у других и это не получалось. Зато потом начинались преждевременные роды. И такой плод, как говорили врачи, был нежизнеспособен. От него можно было отказаться. И они отказывались. А Соломон Давидович брал их. Он даже спал в больнице, чтобы в случае чего… Такие дети чаще рождаются с врожденными пороками. Недоразвитыми слухом, зрением, умственными способностями, сердцем. И он старался все у них выправить.
– Теперь вроде бы вспомнил. У нас и правда было человек шесть Монь.
– А если девочка – то Маня. Он их потом передавал в Дом малютки, а оттуда – к нам. И следил, чтобы именно к нам, потому что очень уважал папу.
– Так что же наш Моня? – Андрей Кириллович все же перевел нить разговора на искомый объект.
– Если это он, то это был вообще человек особенный. Так сказать, типичный пример того, как мальчик на глазах всех остальных выстраивает самого себя. Да вы же его должны помнить, он и вас наверняка просил подсадить его на перекладину.
И Андрей Кириллович на самом деле смутно вспомнил какого-то мелкого хилятика, который часто стоял у перекладин и клянчил, чтобы старшие приподняли его. А потом, уцепившись, упорно подтягивался раз за разом. У них в каждом коридоре стояли по две перекладины и лежали на полу под ними маты. Он вспомнил вроде бы и еще случаи с этим же пацаненком. Андрей, тогда уже старший, встал пораньше, чтобы поготовиться в утренней тишине к экзамену. Погода за окном была премерзкая – дождь и ветер. А он вдруг увидел бегущего вокруг здания малыша в длинных темно-синих детдомовских трусах и майке. Оказалось, что этот малыш встает так рано каждое утро и пробегает по несколько кругов в любую погоду.
– Он же поступил к нам совсем слабеньким, и, знаете, ему даже свой рост удалось потом увеличить. Его забрали на спецобучение раньше всех. Протестировали, тогда только органы работали с американскими тестами, и увезли.
– Мне бы фотографии… Если есть, конечно, – попросил наконец Андрей Кириллович.
– Сейчас-сейчас посмотрим. – И дочь сняла с полки несколько альбомов. – Как раз эти годы. Тут они обязательно должны быть… Сейчас найду…
Она стала листать первый из них, наткнулась на пустую страницу и открыла второй. Во втором, где-то посередине, тоже половина страницы была пустой. И в третьем – тоже.
– Интересное дело! Я их видела совсем недавно, – растерянно проговорила она, отставляя альбомы в сторону. – Нет фотографий. Странно просто! Куда они могли деться?
– Вы никому альбомы не отдавали?
– Да нет, никому. Да и кому они могут понадобиться, кроме нас?! Ничего не понимаю! – Она была расстроена всерьез.
– Ну хорошо, если найдутся, а они наверняка найдутся, вы позвоните мне. – Андрей Кириллович оставил свои телефоны. – А я запишу, как его звали, этого мальчика.
– Соломон Зельцер. Отчества я не помню. Отчества Соломон Давидович давал разные, по именам православных святых, в зависимости от дня.
– Конгломерат какой-то!
– Да ему сколько раз говорили: «Соломон Давидович, вы – замечательный специалист, вас уважают, у вас мировая слава, – он же стал потом академиком, – но зачем вы детям-то своим именами жизнь портите!» А он рассмеется и следующего опять Моней назовет.
Андрей Кириллович записал имена воспитанников, которые, по воспоминаниям дочери, могли хорошо помнить этого Моню-Скунса, потом дал несколько полезных советов по житейским делам, сказал, что даже пришлет в помощь своего знакомого адвоката, и на этом распрощался.
Итог посещения оказался близким к нулю.
Он возвращался в офис и с печалью думал о том, как эта быстрая веселая девочка уже состарилась.
Идолище требует жертв
Прошло три дня, но в жизни Ольги Журавлевой ничего страшного не случилось, и она даже почти забыла о надвигающихся неприятностях: о «визите троих» и назначении в гимназию нового директора. Начались выходные, и Ольга вздохнула. По крайней мере до понедельника можно быть спокойной относительно нового директора. А вот лесные братья скорее всего работают и по воскресеньям. У них, надо думать, ненормированный рабочий день. Но «пиджак» с подручными также не появился.
Однако чему быть, того не миновать. В понедельник в учительской появился вышедший с больничного Леня Казанцев. Он ни словом не упомянул о заявлении, только подал бухгалтеру больничный лист, на котором в графе «Заболевание» значилось: «Острое нервное переутомление». Он, как обычно, зашел в свой кабинет. Учителя затаили дыхание, ожидая, что будет делать без пяти минут бывший директор.
