Под надстраиванием пирамид из метарынков я подразумеваю историческую тенденцию любого финансового рынка порождать рынок более высокого порядка из финансовых инструментов более низкого порядка. В реальных общественных практиках все денежные средства — это обещания заплатить в будущем. Таким образом, специалисты по финансам могут создавать обещания заплатить за обещание заплатить, и так далее, до практически любой степени сложности. Кредиты, залоги, акции, облигации — это сравнительно низкие уровни пирамиды. Продажи без покрытия акций, пакеты ипотечных кредитов на вторичных рынках, выкуп за счет кредита, взаимные инвестиционные фонды, хеджевые фонды и другие сложные трейдинговые схемы — это рынки более высокого уровня, построенные на перекомбинированных инструментах обмена. В принципе, не существует предела для добавления новых уровней. На верхних уровнях можно создавать весьма значительные суммы, притом, что конвертация этих денег в товары и услуги более низкого уровня становится все более проблематична. Иллюзия возникает потому, что все они указаны в тех же счетных единицах — долларах, фунтах, евро, — но эти номинальные объемы можно раздуть настолько, что обналичивание соответствующих сумм в реальном материальном мире будет в буквальном смысле невозможно.
Изобилующие пирамидами финансовые рынки в значительной степени являются социальными конструктами. Конечно, в определенном смысле почти все является социальным конструктом, но одно гораздо меньше соотносится с материальными ограничениями, чем другое. В армии социальная конструируемость тоже играет существенную роль, особенно в ходе боевых действий, когда, по выражению Наполеона, боевой дух соотносится с материальной частью как три к одному. Но тем не менее пятикратный перевес над противником в численности и вооружении означает почти верную победу при наличии хотя бы минимальной социальной слаженности. В мире финансовых инструментов «боевой дух» и уверенность в силах (т. е. интерактивные процессы в социальной сети и порождаемые ими эмоциональные состояния) соотносятся с экономикой материального мира в диапазоне от шести к одному (примерно на уровне соотношения заемных средств к банковским депозитам) до, весьма вероятно, нескольких сотен к одному в ходе финансовых манипуляций под необеспеченные займы. Будучи социологами, мы должны рассматривать социальную конструируемость не как философскую константу, но как набор переменных, которые могут быть теоретически описаны как в своем статическом отношении к сетевым структурам, так и в динамике временных подъемов и спадов.
Мой основной тезис в том, что чем больше финансовые метарынки склонны к созданию пирамид, тем они нестабильнее и сильнее подвержены кризисам, а их подъемы и спады меньше связаны с тем, что происходит на низших уровнях материальной экономики. Но в этом есть и оптимистическая сторона (оптимистическая — в том случае, если вы хотите, чтобы капитализм выжил). Финансовые рынки по своей природе пластичны, они подобны гигантскому воздушному шару, сделанному из некоего волшебного материала, который можно надуть до любого размера. Это делает правдоподобной идею о том, что каждый может стать финансовым капиталистом, играя в большую игру финансовых рынков. И действительно, в конце XX — начале XXI века число участников финансовых рынков значительно возросло: за счет пенсионных фондов, миллионов мелких биржевых инвесторов и спекулянтов, работавших по схеме пирамиды Понци с ипотечными бумагами на раздутом рынке недвижимости.
Как далеко это может зайти? Может ли это спасти капитализм? Несомненно, последнее весьма затруднительно, учитывая неустранимую нестабильность финансовых рынков, свойственную им цикличность бумов и крахов. Это старая модель, известная истории еще со времен голландской тюльпаномании 1637 года и пузыря Компании Южных морей 1720 года. Спекулятивные крахи были столь обычны, что Шумпетер (Schumpeter 1939) описывал циклы деловой активности как неотъемлемое свойство капитализма, а их наличие считал историческим признаком существования самоподдерживающейся капиталистической динамики. Исторический урок можно трактовать и ровно наоборот: у любого спекулятивного краха рано или поздно обнаруживается дно, и финансовые рынки, в конце концов, опять начинают расти. Финансовые кризисы — в самой природе капиталистического зверя, и исторические свидетельства действительно подтверждают, что мы всегда восстанавливались после любого финансового кризиса. Здесь, однако, снова наблюдается эмпирическое обобщение без должной теоретической базы. Что произойдет, если финансовый кризис совпадет со структурным сокращением рабочих мест для среднего класса, а кризис технологического вытеснения затронет практически всех наемных работников? Будут ли спекулятивные доходы от финансового сектора достаточными для того, чтобы заменить всем заработную плату как основной источник благосостояния?
Здесь есть две возможности: либо все станут капиталистами, живя за счет процентов с инвестиций, либо финансовый сектор как таковой будет обеспечивать занятость большинства (т. е. в нем возрастет число рабочих мест). Если говорить о первом, то трудно представить себе будущее, где каждый живет как финансовый инвестор. Для осуществления инвестиций требуются некоторые начальные денежные средства: чтобы вступить в игру нужно сделать ставки. Мелкие инвесторы начинают со своей зарплаты, сбережений и пенсий; но в случае технологического замещения все эти источники пересохнут. Здесь мы достигаем границ теории, и будущее политэкономии вполне может включать такие вещи, которые «и не снились нашим мудрецам». Но мыслимо ли такое, чтобы в будущем, когда все будет автоматизировано, все население вело жизнь финансовых инвесторов — резервная армия безработных игроков в пожизненном казино? Не всем ведь удается заработать деньги на инвестициях; некоторые люди теряют свои вложения даже в хорошие времена, а в период спекулятивного спада это случится со многими. И если их однажды выбросят со спекулятивных рынков, то смогут ли они когда-нибудь вернуться назад, не имея хорошо оплачиваемой работы?
Финансовые рынки по сути своей не являются эгалитарными, они сосредотачивают богатство в руках немногих крупных игроков, находящихся на вершине пирамиды. Большой куш достается тем, кто обладает связями, инсайдерской информацией, преимуществом «первого хода», а также способностью переносить колебания рынка лучше, чем мелкие игроки. Все это дает возможность большим игрокам на высших метарынках извлекать выгоду из средних и мелких игроков на низших рынках. Уровни денежной пирамиды иллюстрируют теорию Вивианы Зелизер (Зелизер 1994; Зелизер 2004) о том, что деньги — вовсе не гомогенная субстанция во всех случаях жизни, но неоднородные, несходные наборы особых валют, имеющих обращение в своих собственных социальных сетях. Например, игроки в сфере хедж-фондов — очень ограниченная группа людей и организаций; мелкие игроки даже не имеют легального выхода на эти рынки. Возможно, это не относится к делу: в идиллической финансовой утопии будущего основные инвесторы станут сверхбогатыми, но и мелкие акционеры получат свою долю. Достаточно ли этого для поддержания потребительских расходов во всей экономике в целом, чтобы поддерживать ритм капиталистического механизма? Нет, если финансовые рынки стремятся к еще большей концентрации, эксплуатируя мелких участников внизу.
Что касается второй возможности, почему технологическое замещение не затронет и работу в финансовом секторе? В оптимистическом капиталистическом сценарии финансовый рынок может поддержать слабеющий средний класс, либо сделав всех инвестиционными капиталистами, либо предоставив всем работу в финансовом секторе. Насколько это походит на правду? Как занятость в финансовой сфере компенсирует потери рабочих мест, множащиеся в результате технологического замещения во всех остальных секторах? И почему технологического замещения не должно произойти в самом финансовом секторе? Мы уже видим вариант такого замещения на низшем уровне: банковские онлайн-услуги ликвидируют места банковских служащих и клерков; банки сокращают свой персонал, даже располагая большим числом денежных инструментов. Капиталистические экономисты твердят мантру о том, что низкоквалифицированный труд вытесняется трудом высококвалифицированных профессионалов. Но насколько можно расширить сектор профессионалов-финансистов? Временные расширения, такие, которые мы наблюдали в 1990-х годах, вполне могут оказаться пройденной фазой. В любом случае трудно представить, что в автоматизированном будущем большинство работников станет управляющими хедж-фондов. Тем не менее это, наверное, самая сладкая мечта о будущем, которую может предложить капитализм, — никто не занимается настоящим производительным трудом, все ведут жизнь финансовых игроков. Возможно, когда-нибудь по ходу XXI столетия мы еще увидим и такую фазу. Но если это произойдет, то я предрекаю, что это будет преддверием окончательного краха капитализма.
