Теперь все чувства Тристана затуманились, и Каллуму это не нравилось. После столкновения в столовой Тристан ушел, не сказав ни слова, замкнулся в себе, лицемерно водрузив корону на голову. Все это делало Каллума главным злодеем.
Как будто решение Тристана убить Каллума – не предательство только потому, что он потом передумал. Как будто все, чем Каллум делился с ним: каждой сокровенной мыслью, личным признанием, – это ложь, а если не ложь, то пустячок, растереть и выбросить.
Страшнее, прикинул Каллум, будет столкнуться с Нико. Физическими силами Каллум управлял плохо и не выдержал бы даже слабого землетрясения, а самое поганое – у Нико не было эмоциональных травм, которые можно было бы использовать. Да, он потерял Либби, но вряд ли сокрушался по этому поводу. К тому же Нико питал безумную веру в то, что Либби еще жива, и это никак не годилось в качестве рычага управления. Вот Рэйну хотя бы не отпускало что-то по-настоящему мрачное, нечто из прошлого, что она бережно спрятала в клетку и заморозила во льду. Нико же был сосредоточен исключительно на светлом будущем, и над близким горизонтом для него всегда светило яркое солнце.
И вот, когда перед Каллумом развернулась проекция, он приготовился либо раздражаться, либо тревожиться. Ждал он, как ему показалось, долго.
Так долго, что успел налить себе выпить и устроиться на диване в раскрашенной комнате.
– Ну и, – прозвучало у него за спиной, – сам скажешь им или мне это сделать?
Услышав знакомый голос, Каллум чуть не поперхнулся, и скотч обжег ему горло так, что брызнули слезы. Этот голос постоянно звучал у него в голове нестихающим скрежетом. Надменный, напыщенный, с растянутыми гласными.
– Я быстро управлюсь, – пообещала проекция. Краем глаза Каллум увидел рукав кашемирового свитера серо-зеленого цвета.
Любимый цвет матери.
Он вроде как подчеркивает оттенок ее глаз.
– Значит, так, – сказала его же проекция, налив себе и усевшись напротив. – Давай будем откровенны с самими собой.
Проекция в ожидании замолчала, и надолго установилась тишина.
Затем проекция хмыкнула:
– Значит, скажу я. Отлично. Ты никому не нужен, особенно самому себе.
Чувствуя в горле неприятное жжение от скотча, Каллум смотрел на себя, на того, кого даже не думал увидеть, а ведь это и был наихудший сценарий. Все иллюзии, которые он когда-то на себя наложил, были на месте, но при этом выглядели как-то топорно, поддельно и выпирали настолько заметно, что любой их распознал бы. Призванные навести красоту, они стремились к ней, но так и не достигали цели. Совсем как в представлениях самого Каллума.
Тут он вспомнил, что Атлас Блэйкли тоже следит за ним, и подумал: «А…»
Не убить, так хоть поиздеваться.
– Дело в том, – продолжал он-проекция, закинув ногу на ногу, – что они, знаешь ли, правы. Тебя не должно быть. Есть в тебе нечто неправильное, и ты, к своей чести, всегда это знал. – Проекция пригубила напиток и молча посмотрела на Каллума. – Остановишь меня? Ведь если нет, – предупредила она, – все они узнают, что ты подделка. Не то чтобы это имело значение. Они все равно тебя ненавидят.
Фантом рассмеялся в его собственной гнусной манере и допил остатки скотча из стакана. Со стороны этот хохот казался еще более гадким.
– Твоя беда, Каллум, именно в том, на что указал Атлас Блэйкли. У тебя нет воображения, – сообщила проекция, неожиданно поднимаясь на ноги. – Вспомни наказания, которым ты кого-либо подвергал. То же ты проделываешь сам с собой ежедневно. Каждую минуту. Твоя боль хроническая. Твое существование не имеет смысла. И когда твое сознание погаснет, а оно погаснет, – дерзко подмигнула проекция, поднимая пустой стакан, – то станет казаться, будто тебя и не было вовсе. Как только твое влияние сгинет, не останется ни любовников, ни семьи, ни друзей – никого, кто помянул бы тебя добрым словом. О тебе не останется теплых воспоминаний, кроме тех, что ты сам вложил им всем в головы, да и те бесследно растают, едва тебе наступит конец. Тебя забудут тотчас же, а эта твоя безграничная сила, эти твои громадные способности, – пояснил с усмешкой фантом, будто ему доставляло особое удовольствие давить именно на эту болевую точку, – совсем не пустяковые, кстати, пропадут к чертям в тени того, насколько ты вопиюще, абсолютно бестолков. Перестав существовать, ты ничего после себя не оставишь.
Каллум-проекция скорчил гримасу отвращения и беззаботно отшвырнул стакан, который, упав, не разбился, а развеялся, словно пыль на ветру.
– Всякий, кто взглянет на тебя, станет свидетелем финала твоей трагедии, – глумливо сказала проекция. – Но при этом никто не взгрустнет.
Настоящий Каллум некоторое время смотрел на стакан у себя в руке.
– Все твои потуги основаны на заблуждении, будто хоть что-то из этого для меня новость.
– Потуги? Нет, все это легко, – ответила проекция, паясничая в лучших традициях самого Каллума.
– Ну и что тебе нужно? Чтобы я сам себя уничтожил?
– Разумеется, нет. Как ты не видишь? Мне плевать, что ты с собой сотворишь. Всем плевать. Мне все равно, будешь ли ты жить или сдохнешь. Разве не очевидно?
– И как же мне тогда победить? – равнодушно спросил Каллум.
– Ты не победишь. Это не игра, не проверка. Это просто твоя жизнь. – Его альтернативное «Я» беспокойно прошло к камину и коснулось часов на полке. – Никто не побеждает, Каллум. Никто не проигрывает. Ты понимаешь это как никто другой. Все умирают. – Фантом обернулся. – В конце концов умирает все.
– Смотрю, я – прямо душа компании, – сухо заметил Каллум.
– О, еще какая, – согласился он-проекция, снова оборачиваясь. – Но это, собственно, и все. Душа компании. Держишься непринужденно, легко идешь в ногу со временем: со своими тревогами, скукой и неразборчивой злобой. Ну разве не жутко весело? – передразнила его проекция. – Твоя отстраненность, размышления о мире… все это очень забавно, не так ли? О, люди ужасны. – Фантом театрально поднес руку ко лбу. Этот гнусавый голос был голосом самого Каллума, но раздражал нахальностью тона. – Они слабы, несовершенны, интересны только своей ужасной хаотичностью, и мы их ненавидим, однако не за то, какие они скучные и предсказуемые. – В этой улыбке, улыбке самого Каллума, так и сквозило лицемерие. Проекция понизила голос и, хищно глядя Каллуму прямо в глаза, сказала: – Все потому, что они такие мелкие, кошмарно непримечательные, ничтожные, примитивные и глупые, но все равно не потратят и унции своей любви на тебя, как бы отчаянно ты ее ни желал.
У Каллума пересохло в горле, и он рассеянно отпил скотч.
– Конечно же они тебя не любят, – рассмеялся фантом. – А если бы и любили, то как узнать, не
