Несмотря на то, что я не знаю Билла так же хорошо, как Ардис, в этого невиновного я стрелять тоже не хочу. Зовите меня ханжой. Если я отступлю к кухне, кукловод выйдет из Билла и ещё раз войдёт в Ардис, и у неё будет разделочный или мясницкий нож, или электрический нож на батарейках, или бензопила, если у них вдруг окажется таковая в кухне. На Билле надета бескозырка, которая ему подходит – его шея толстая как швартовая тумба, его руки на вид большие, как якоря, а грудь широкая, как нос корабля. У меня нет шансов пройти через него, что не оставляет мне другого выбора, чем броситься вверх по ближайшей лестнице на второй этаж.
Глава 6
Меня постоянно – иногда скрытно – забавляют результаты работы моего разума, которые часто могут показаться менее рациональными, чем мне хотелось бы верить. Человеческий мозг, без всяких сомнений, самый сложный объект из известных, существующих во всей Вселенной, содержащий больше нейронов, чем миллиарды звёзд Млечного пути. Мозг и разум – очень разные вещи, и последний – настолько же таинственный, как первый – сложный. Мозг – это машина, а разум – призрак внутри него. Истоки самосознания и того, как разум способен воспринимать, анализировать и представлять – предположительно объясняются множеством школ психологии, однако на самом деле они изучают только поведение посредством сбора и анализа статистики. Объяснение "почему" существования разума и "как" его бездонной вместимости – особенно его склонность к нравственным умозаключениям – будут, в силу их истинной природы, оставаться такими же непостижимыми, как и всё сущее во веки веков.
Когда я взлетаю по лестнице на второй этаж, заботясь о том, чтобы не попасться в руки одержимого Билла Хармони, который выглядит так, что у него хватит сил, чтобы разорвать меня на части так же просто, как я могу разорвать напополам тонкий кусок хлеба. Я боюсь умереть – и, следовательно, не суметь защитить Аннамарию, как я обещал – и в это же время меня немного смущает бестактность моего стремительного проникновения в их более частную часть жилища, в которую меня не приглашали.
Я слышу, как говорю: "Извините, извините, извините", поднимаясь по лестнице, что кажется нелепым, учитывая, что моё нарушение владения – намного более незначительное нарушение, чем намерение кукловода использовать мистера Хармони и выбить из меня мозги. С другой стороны, я думаю, и это будет в плюс человеческим существам, что мы способны распознать, когда мы проявили бестактность, даже когда находимся в отчаянной борьбе за выживание. Я читал, что в самых худших нацистских и советских лагерях, в которых использовался рабский труд, где всегда не хватало еды для заключённых, более сильные заключённые почти всегда делились пищей по справедливости с более слабыми, осознавая, что инстинкт самосохранения не полностью освобождает нас от необходимости быть терпимыми. Не все человеческие состязания должны быть такими же ожесточёнными, как "Кексовые войны" от "Фуд Нетворк"[43].
Наверху, когда я слышу громыхание мистера Хармони в двух пролётах за собой, я обнаруживаю, что коридор ведёт направо и налево. Я поворачиваю налево, доверяя своей интуиции, которая, к сожалению, надёжна не на 100 процентов.
Из комнаты по правую руку вылетает парень лет пятнадцати, с голой грудью, босой, в нижней части пижамы, как будто катапультированный, врезается в меня, оттесняет к стене и показывает, что им овладели, когда говорит: "Говнолицый".
Несмотря на то, что удар сбивает меня с ног, несмотря на то, что я теряю пистолет, несмотря на то, что мрачное дыхание парня издаёт зловоние ужина, съеденного прошлым вечером и несмотря на то, что меня начинает раздражать излишняя повторяемость таких нападений при моём появлении, я, тем не менее, впечатлён способностью кукловода переключаться с одного тела на другое, которая похожа на моргание глаза. Круто. Ужасно, да, но, определённо, круто.
Я с силой ударяю в промежность парня, произнося: "Извини, извини, извини", и при этом говорю более искренне, чем когда выражал сожаление по поводу нарушения неприкосновенности их второго этажа. Он свернулся в позе эмбриона в бессловесном стоне, который наиболее точно было бы записать как "уррррллл", и я заверил его, что хоть он и чувствует, что умирает, он будет жить.
Мистер Хармони стоит наверху, выглядит сбитым с толку. Но затем его лицо уродливо искажается, когда в него вторгается Присутствие.
Я возвращаю себе пистолет, проношусь через холл в комнату, из которой на меня набросился парень. Захлопываю дверь. На ручке двери есть кнопка, которая отвечает за защёлку, но засова нет.
Мистер Хармони пытается открыть дверь, яростно грохоча ручкой, как раз когда я подпираю её стулом с прямой спинкой от ближайшего стола. Хотя животное, которое мне больше всего напоминает мистер Хармони – это носорог, эта уловка должна задержать его на пару минут.
Я отдёргиваю занавески перед раздвижным окном, разделённым на восемь ячеек, вижу за ним крышу над крыльцом и освобождаю задвижку. Я не могу поднять внутреннюю раму и не могу опустить внешнюю, потому что ходовые части окна закрашены.
Если бы я был мистером Дэниелом Крэгом[44], самым последним Джеймсом Бондом, я бы быстро выбил деревянные панели, разделяющие ячейки нижней рамы, протиснулся через неё, не поднимая, и был таков. Но я – это всего лишь я, и не сомневаюсь, что осколки разбитого стекла ослепят меня, тогда как острый конец разломанной панели вонзится в одну икру или другую, вскрыв малоберцовую артерию и лишив меня крови за 2,1 минуты. Другой известный киногерой, Лягушонок Кермит[45], поёт песню о том, как "Непросто быть зелёным", и это так же верно, как и ещё более непросто быть не Джеймсом Бондом.
Тем временем мистер Хармони не мычит, как какое-нибудь дикое животное с африканского велда[46], но ломится плечом в дверь или пинает её с носорожьим неистовством.
Прошло уже, наверное, шестнадцать лет с тех пор, как я в последний раз пытался спрятаться под кроватью; и даже тогда меня было легко найти.
Возможности предоставляли только две дополнительные двери. Одна ведёт в гардеробную, в которой мистер Хармони может избить меня до полусмерти своими огромными кулаками, а затем повесить на вешалке.
Вторая открывается в ванную. У этой двери на внутренней стороне есть засов. В ванной комнате также есть большое окно с матовым стеклом, прямо над унитазом.
Викторианская мозаика из плиток представляет собой поле светло-зелёного цвета с расположенными кое-где расписанными вручную белыми корзинками, переполненными розами, сплошь выставленными в шахматном порядке из белых и жёлтых. Это сильно прибавляет мне работы, даже слишком, но чтобы остаться в живых, я всё-таки захожу в ванную и замыкаю за собой дверь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
