Я наконец-то понимаю, почему Риодан и Бэрронс столь придирчиво подходят к тому, кого они считают своими людьми, и полностью, интенсивно погружаются в нынешний момент. Смерть придёт, горе будет вновь и вновь проливаться дождём, и единственный способ пережить его и оставаться живым, неравнодушным существом — это платить цену боли каждый раз, иначе ты станешь таким же варварским и ледяным, как фейри. Больно будет всегда. Но пока ты способен на страдания, ты способен и на радость. Глубины ада и вершины рая лучше, чем ужас отсутствия чувств.
Когда-то безупречно уложенные тёмные волосы Джека Лейна теперь превратились в серебристую гриву. Очки для чтения выглядывают из кармана его рубашки под шерстяным кардиганом. Морщинки обрамляют его глаза, пролегают по лбу, окружают рот. И хоть он выше 180 см, мне кажется, что он… как будто сделался меньше.
— Мак! — взрывается он, озаряясь улыбкой и широко разводя руки.
Я стремительно несусь в эти медвежьи объятия, которые всегда пахнут перечной мятой, лосьоном после бритья и домом.
— Боже, как я по тебе скучал, — говорит он, целуя меня в макушку.
— Папочка, — бормочу я и запрокидываю голову, чтобы поцеловать его в щёку, улыбаясь. Кем бы я ни стала, как бы я ни изменилась, наши отношения останутся прежними. Этот мужчина всегда будет сильной и оберегающей стеной, которая неизменно возвышалась передо мной, когда я была ребёнком, заставляя меня чувствовать себя защищённой и лелеемой. — Я люблю тебя, — я не упускаю возможности говорить это смертным, которые мне дороги.
— Я тоже люблю тебя, малышка, — он сжимает мои плечи, глядя на меня. — Как сильно ты изменилась.
Я не говорю «ты тоже». Никогда не скажу. Я дарю ему милосердие, всегда воспринимая его как самого сильного, самого лучшего, самого лихого отца в мире. С искорками в глазах я дразню:
— А ты как всегда такой же красавчик.
— Идём, — говорит он, беря меня за руку, и подводит к глубокому креслу у огня. — Расскажи мне всё. Но начни с того, зачем Риодан затащил меня сюда. Что такого случилось, что все пытаются от меня скрыть?
Мой зоркий как орёл отец с проницательным взглядом; от него никогда нельзя было что-то скрыть.
Отказавшись от кресла, я отворачиваюсь.
Он ровным тоном требует:
— Где твоя мать, Мак?
Вздохнув, я перевожу взгляд обратно.
— Риодан привёл меня сюда одного. Это значит, что она пропала или хуже того, и они боятся, что со мной тоже что-то случится. Затем ты появляешься впервые за два долгих года. Расскажи мне всё.
Я рассказываю, признаваясь, что это немного, но она больше не ощущается в мире смертных. Я говорю, что ему не нужно беспокоиться, потому что фейри ей не навредят. Они бесстрастны и терпеливы и понимают её ценность для меня — в невредимом состоянии.
Он мрачно слушает, затем говорит:
— Чем я могу помочь?
Я печально качаю головой. Ничем, и он это знает. Вот почему его руки сжимаются в кулаки, а в глазах собираются грозовые тучи. Мой отец не из тех мужчин, которые сидят и ничего не делают. И всё же, когда дело касается фейри, большинству людей остаётся только сидеть и ничего не делать, что лишь увеличивает мою ответственность. Именно я должна укротить Видимых, которые без присмотра поглотят наш мир. Я должна найти способ, чтобы оба вида жили мирно.
Или уничтожить один из них.
На протяжении одного безмолвного момента мы смотрим друг на друга, затем он стискивает меня в очередном медвежьем объятии, и я снова просто-Мак, впитываю тепло и силу мужчины, который всегда будет моей скалой, моим чемпионом, дарителем лейкопластырей и поцелуев, а когда необходимо, моим самым суровым критиком, и я слишком остро понимаю, что (даже если мне повезёт получить десятилетия с ним) потеря его наступит слишком скоро и едва не разрушит меня.
— Я верну её, папа. Я обещаю. Мы будем семьёй, и жизнь снова будет нормальной. Я тебя люблю, — повторяю я.
— И я тебя, малышка. До луны и обратно.
Просеиваясь обратно, я отбрасываю зловещее ощущение, что это может быть последними словами, которые мы скажем друг другу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я прекрасно понимаю, что это не так. Я просто чувствую себя уязвимой, потому что Видимые похитили мою маму.
Только и всего.
Глава 8
В твоей лжи есть правда, в твоей вере есть сомнение[12]
Кристиан
— Бэрронс тебя убьёт, чёрт возьми, — наконец выдавливает Кэт после бесконечно долгого молчания, во время которого её взгляд мечется от меня к Мак-самозванке и обратно. — Он будет убивать тебя медленно, раз за разом, и то, что ты пережил в лапах Кровавой Ведьмы, в сравнении покажется каникулами.
Я ощетиниваюсь.
— Но он не убьёт Мак, да? А тебе не кажется, что когда женщина изменяет, она не менее виновна, чем мужчина, с которым она изменяет? — я задаюсь вопросом, почему я дискутирую на эту идиотскую спорную тему, учитывая, что это не Мак стоит тут голая, и мы не занимались сексом, но двойные стандарты оскорбляют меня, и моё настроение ухудшается с каждым новым препятствием, которое встаёт между мной и перепихом. — Кроме того, это не то, что ты думаешь, — говорю я, ещё сильнее раздражаясь из-за того, что Кэт даже не заметила, что она встречается со мной взглядом, и из её глаз не течёт кровь, или что я эффективно приглушил опасные аспекты своей формы Невидимого в то же мгновение, когда она вошла, призвал капельку земной силы и чарами воссоздал образ горца, чтобы тот поддерживался, пока я его не отпущу.
В её серых глазах мелькают тени.
— Она использовала на тебе сидхба-джай, Кристиан? — тихо спрашивает она и хмурится. — Разве это вообще возможно… чтобы королева пересилила и использовала принца Невидимых для секса против его воли?
— Это никогда не было бы против его воли, — говорит голая не-Мак. — Секс — это секс. Все существа стремятся спариваться.
— Это было бы против моей воли, — рычу я, радуясь, что я единственный детектор лжи в комнате.
— Секс — это не просто секс, — тихо говорит Кэт. — Иногда это изнасилование.
Голая не-Мак говорит:
— Среди смертных — возможно.
— Она не Мак, — сообщаю я Кэт.
Кэт награждает меня озадаченным взглядом.
— Тогда кто она?
Я ощущаю пугающе мощное смещение пространства и времени за долю секунды до того, как кто-то просеивается перед Кэт, и я разъярённо матерюсь, когда Мак — настоящая Мак — проявляется в башне.
— Да ты издеваешься, чёрт возьми, — взрываюсь я. Чем я заслужил такое паршивое продолжение дня, который начинался так многообещающе? Очевидно, во вселенной существует какая-то садистская сила, которая получает удовольствие, говоря «Ого, смотрите, у Кристиана МакКелтара наконец-то неплохой день. Давайте-ка засрём его».
Мак с разинутым ртом таращится на голую себя.
— Нет, это ты издеваешься, чёрт возьми… — она умолкает, обходя Кэт и приближаясь к своему двойнику, и смеряет её взглядом с головы до пят.
Библиотекарь смотрит в ответ, оценивая её с равной смесью настороженности и зачарованности.
— Я выгляжу не так, — наконец говорит Мак.
— Мы сильно походим друг на друга, — не соглашается голая не-Мак.
— Я уже много лет не отращиваю волосы там. И остальная часть её выглядит так, как выглядела я, когда впервые приехала в Дублин, — Мак осматривает волосы копии, её ладони и ступни. — Она везде естественная. Поверить не могу, что ты так плохо меня скопировал, — на мгновение она жёстко оценивает меня, затем кивает и говорит: — Ты изменился. Хорошая работа, Кристиан.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я настолько растерялся, увидев голой сначала Мак, потом Дэни, что и не заметил, что из бутылки появилась Мак-до-коронации. Королева Мак имеет платиновые волосы, которые спускаются ниже её бёдер, и электричество трещит в воздухе вокруг неё. У библиотекаря более короткие солнечные волосы, и вокруг её тела нет ни капли царственности.
