- Я заметил, когда я классическую музыку слушаю, мне хочется у себя на столе убрать. А после рок-музыки не хочется.
- Прямо для передачи "Музыка и молодежь", - бормочет Аркаша.
Покончив с музами, Шурка вновь спускается на землю:
- Папа, купите мне, пожалуйста, мопед. А вы мне целый год можете за это шмоток не покупать.
- Бог мой! Проживи ты хоть три дня без авантюр!
- Я летом на мопеде на Верхнюю Маю поеду. Там хипповский лагерь, все общее - по-братски. ("Как у нас с тобой", - хмыкает Аркаша). А, папа? Ну давайте, вы мне два года ничего не покупаете, а я еще год не ем мороженого.
- Нет-нет, помилуй бог, мне еще твоя жизнь дорога.
- Ну папа, ну я буду аккуратно ездить, - прямо умрет сейчас.
- Зато на тебя наедут неаккуратно. К сожалению, воспитательная работа в отдельных автотранспортных предприятиях все еще остается не на должной высоте, а отдельные партийные и профсоюзные организации заняли позицию самоуспокоенности.
У Шурки вырывается невольный смешок, но страшным усилием он подавляет его и оскорбленно щурится:
- Ну ладно, не хотите - не надо. Я сам заработаю. Не надо было меня на свет родить, раз мопед не хотите покупать!
Тишина.
Первым не выдерживает нависшего молчания Шурка:
- А Бобовский надел старый батоновский пиджак (батон - это по-ихнему отец, "батя") вместе с вешалкой - крючок из-за шиворота торчит - и пошел в "Сайбер" - клевый прикид, да?
- Скорее, стебовый. Пожалуй, даже ближе к шизовому.
"Сайбер" - это пельменная "Сибирь", по вечерам превращающаяся в кафе, у которого собираются хайрастые, в языке которых от русского остались почти что одни суффиксы с окончаниями да предлоги: "герла" - девица, "аскать" - просить, "флэт" - хаза, "дринчать" - керосинить, и тому подобное.
Шурка мечтательно задумывается:
- Я тоже потом с Бобовским в "Сайбер" ходил - здоровски так - все по-братски. Мы попросили двадцать копеек - и сразу со всех сторон протягивают. У цивильных, думаешь, будут протягивать?
- А почему у вас с Бобовским своих денег не было?
- А мы еще до этого раздали.
Два коротких звонка. Шурка в полтора скользящих прыжка оказывается у двери. Полминуты его обычного беззвучного общения - и он снова в комнате.
- Смотри, Аркашка, - Шурка натягивает усеянные блестящими (тупыми) рожками черные перчатки с обрезанными пальцами.
- Ты скорее актер, нежели живописец, - вдумчиво кивает Аркаша.
- Дур-рак! Смотри, папа, и браслет с шипами есть!
Шурка бросается к зеркалу, со свирепейшей рожей замахивается многососковым кулаком на собственное отражение и застывает в угрожающей позе. Цедит сквозь зубы с горделивой беспощадностью: "Металлист!" Потом снова срывается с места, уже из-за двери доносится: "Я сейчас!" Пока Сабуров гремел чайником, счастливый Шурка уже влетел обратно:
- Клево так - все глазеют, бабки ругаются, мелкие кричат: металлист, металлюга! А маленький мальчик подбежал, бросил песком - и драпать, а потом уже из подъезда кричит: металлист, металлюга...
- Есть еще, хвала всевышнему, хранители нормы...
- Этого на наш век хватит, - заверил Аркаша. - Нормы исчезнут, а хранители останутся.
Шурка усаживается за второй томище двенадцатитомной "Всемирной истории искусств". Он удовлетворяется лишь самыми полными собраниями сочинений, так что начала многих учений ему известны. По части искусств он уже одолел палеолит и неолит, чудовищных каменных баб, и подбирается к Древнему Египту.
Сабуров вспоминает о чайнике и спешит на кухню, Аркаша идет за ним.
- Тихо, - испуганно хватает он Сабурова за руку, когда тот со стуком ставит чашку на стол. - А то этот сейчас прискачет - опять все уши прожужжит.
Но этот уже прискакал, - не чай ему нужен, а застольная беседа. Даже после такого кратковременного общения с музами он серьезен и почти красив.
- Я заметил - у египтян главные фигуры всегда условные, а второстепенные детали бывают реалистичные - лошадь, там, убитая валяется - как живая. Наверно, канон на всякую ерунду не распространялся.
В Шурке непостижимым образом уживается круглый идиот с человеком вполне неглупым и даже не без тонкости.
Собачий лай наверху внезапно сменяется визгом - между друзьями произошла первая размолвка. От собачьего визга Аркашу передергивает и по лицу его пробегает страдальческая тень. Не таким Сабуров хотел видеть своего наследника, не таким...
К собачьему визгу присоединяется женский, а потом уже басовым сопровождением вступает сам Игорь Святославович. Дочка принимается за гаммы, звучащие с особой безмятежностью.
Шурка с живейшим интересом прислушивается к разыгрывающейся оперной сцене.
- Я заметил, она всегда гаммы начинает играть.
- Заткнись, кретин, - нашел развлечение! - вдруг бешено кричит Аркаша.
- Чего ты?.. Я же только... - Шурка всегда теряется, когда на него сердятся всерьез.
- Животные... - Шурка косит на Аркашу с почтением к столь глубокому, не доступному для самого Шурки чувству.
Принимаются за чай. Шурка набирает в рот столько, что ему удается проглотить лишь в три приема - иной раз даже подбитый глаз готов выскочить из-под осевшего века. Аркаша же пьет маленькими глотками, еще и незаметно принюхаваясь. Аркаша ко всему принюхивается, но в данном случае запашок болотца налицо. Сабуров давно подозревает, что Научгородок участвует в программе мелиорации: водопровод подключают к болоту, а когда его выпивают досуха, переходят к следующему. Однако, при хорошем настроении это вполне терпимо - просто нужно выдыхать через рот. Но у Аркаши не бывает хорошего настроения.
- Уф, жарко, - утирается Шурка. Он любит употреблять забавляющее его словечко "уф", которого нигде, кроме как в не очень хороших книгах, не встретишь. - Давайте, проветрим.
- "Ветер с Вонючки", картина Александра Сабурова, - это Аркаша.
В кухню с вечерней прохладой втекает знакомая вонь.
- Хватит, - кричит Аркаша, - уже достаточно провонялось!
- Нет, ты точно как баба, - с безнадежным сожалением закрывает окно Шурка.
В душе Сабурова начинает нарастать раздражение, что Натальи все еще нет. Пускай он "виноват" перед ней и спит на монашеском раскладном кресле, но он не утратил права сердиться на нее, ибо он все равно ей необходим, как средневековой шайке - капеллан, отпускающий разбойникам их служебные грехи.
После чая Аркаша вновь усаживается за Шиллера - читать, не переворачивая страниц, - Сабуров берется за припахивающие дымком стариковские книжки, а Шурка в своем логове обкладывается газетами. Весь в мать - та каждую газетную обертку, попавшуюся в руки, прочитывает от пятнадцатиязычного обращения "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" до сообщения из-за рубежа, что гражданка Венесуэлы Лаура Кальцоне породила двуглавого младенца, причем левая его головка принадлежит мальчику, а правая девочке.
Самыми лакомыми плодами гласности Шурка делится вслух, а лакомо ему решительно все от визита индийского гостя до разногласий в башкирском агропроме.
Сабуров лениво перелистывает хрустящие страницы. "Случайность современного русского семейства состоит в утрате современными отцами всякой общей идеи..."
- Последние модели автомобилей, - читает Шурка, - говорят ласковым женским голоском: вы неплотно закрыли дверь.
"Но если б даже и существовали такие порядки, чтобы безошибочно устроить общество, то с неготовыми и невыделанными людьми никакие правила..." Роковой вопрос: кто из кого должен происходить - куры из яиц или яйца из кур, хорошие люди из хорошего общественного устройства или хорошее общественное устройство из хороших людей.
- Американский рабочий, - провозглашает Шурка, - имея среднюю зарплату тысяча четыреста восемьдесят шесть долларов, может накопить на машину за четыре с половиной месяца - эвон, какую правду стали разглашать...
"Самоубийство при потере идеи о бессмертии становится совершенною и неизбежною даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявшегося над скотами".
Спасибо, утешили.
- А я понял, почему фохт заставляет Вильгельма Телля кланяться шляпе, - внезапно говорит Аркаша. - Послушность по-настоящему можно испытать только на бессмысленном приказе. Чтоб ты выполнял не оттого, что "согласен", видите ли. В школе любят приставать именно с бессмыслицей, с прическами какими-нибудь...
Шурка при самой глубокой поглощенности отлично слышит все, что отдает скандалом.
- Бабки во дворе тоже любят орать - у одного виски длинные, у другого затылок короткий... А я специально остановлюсь и еще постою им назло, как будто шнурок завязываю!
- Уже в садике, - задумывается Аркаша, - дразнят, кто на них не похож...
Сабурову хочется дать ему урок просвещенного скептицизма, умеющего во всем видеть как дурную, так и добрую сторону, ничего не принимая близко к сердцу.
- Требуя, чтобы каждый был как все, - наставительно говорит он, посредственности выполняют очень важное дело - сохраняют норму.
