Форма входа
Читем онлайн Соловецкое чудотворство - Геннадий Русский
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Ну что ж, давай хоть в беседе подкрепимся, слово доброе душу врачует. О чём мы? А-а… Что ж говорить про любовь каторжную! Что говорить, когда замордован и изгажен человек, в быдло, в тварь животную обращён? Душу из человека выбили, где ж тут любовь, разве скотина любит? На пересылке, помню, помещались мужики в одной половине барака, бабы в другой, а меж ними дощатая стена. Так блатняги что уделали — вырезали доску, кликнули знакомых марух и начали сквозь дыру сообщаться. Через весь барак очередь стояла, сначала одних «своих» пускали, а потом кого попало. Особенно женщина себя в унижении теряет, сам видел, как склещивались иные, что собаки, а стражники их растаскивали, как суку от кобеля. Да и мужики… иные до того доходили, что к женбараку подходили и бабий запах что кобели нюхали. А ты мне, писатель, про любовь! Хитрый у тебя заход, понимаю — мол, возвышенная любовь существует, не все в бездне унижения себя теряют. Верно ещё как! Да для возвышенной любви одно условие непременно — надо горней любовью к Богу пламенеть!
А писатель опять усмехается — ишь, мол, снова к мистике сводит. А опер гражданин Кныш мне давно грозился, что веду-де я религиозную пропаганду, а также агитацию и за то сотрёт он меня в крохи говённые и так слопает. Да что-то не слыхать стало того Кныша, был Кныш, а остался шиш, и длинноухий его Личарда после ночного аврала куда-то делся, говорят, бревном зашибло… Ну Бог с ними.
Про деву соловецкую, значит, хотите услышать, про чистую голубицу. Верно, была такая, только давно это было.
Была племянница у соловецкого настоятеля, приезжала она к дяде погостить, и полюбился ей святой остров, так полюбился, что никак она не хотела назад уезжать. Да нельзя остаться — устав строгий, нарушать невозможно. Понимает она, что нельзя, а рвётся сердце к этому месту и нигде не хочется ей кроме. И вот накануне отъезда является ей во сне ангел и говорит: «Не печалься, будешь ты на святом острове и навсегда!» Рассказала она сон дяде-настоятелю, ничего не сказал он, заплакал только. А племянница весёлая, щебечет, что птичка, двадцать лет ей от роду, жизнь и цветение в ней. «Чего ты, дядюшка, я же приеду!» — «Ах, племянница, коли мил тебе ангельский образ, скройся в обители благочестивой, я сам к тебе в гости приеду!» — «Никуда не хочу, только сюда хочу!» — с тем и уехала. А девица, надо сказать, была роду знатного, богатого, дитё балованное, что захочет — всё ей исполняется. Захотела — на Соловки поехала, захотела — за границу. Год проходит, другой, живёт девица, радуется жизни. Получает настоятель соловецкий письмецо от родителей девушки, где уведомляют о скором её замужестве и просят благословения. Старец снова заплакал горько. Следом новая почта приходит, сообщают в горе родители, что скончалась девица перед венцом и завещала похоронить себя на Соловецком. Так и вышло: прибыла она на остров вторично и навсегда. Плита-то её могильная до сей поры у собора лежит: одна девица за всю историю монастырскую была похоронена, монашенкой даже не будучи…
Божьей инокиней была она, именем Александра. Прошло старое время, новое наступило. Не одна девица Александра оказалась в земле соловецкой, много иных жён, грешных и безгрешных, её покой разделили. Привозили на Соловки блудниц продажных, воровок непотребных и хипесниц всяких, привозили и фрейлин двора ея императорского величества, княгинь и графинь, и жён офицерских, и религиозниц, а одна средь них девица из скитов заволжских…
Была та девица керженкой, старообрядкой, жила в ските белицей, послушницей то есть, пострига не принимая… Вишь, писатель опять ухмыляется, реминисценции, говорит (слово-то какое знает!), из Мельникова-Печерского. Ох, писатель, не встревай, коли сказ начался, не мути душу, без того муторно… А может, за меня скажешь? Подождёшь, послушаешь? Подожди, послушай…
Жила-была девица, чистая голубица, в лесах керженских, в скиту старообрядческом. Житьё их староверское бедовое — прежняя власть их гнала и новая стала притеснять. Велели новые власти позакрывать скиты, поскольку являются опиумом для народа. Приехал спецотряд. Монашки ничего — воля Божья, новое испытание. Приняли непрошеных гостей честь честью, за стол посадили, накормили и наливочкой напоили. А те наелись-напились и к молодицам-белицам приставать начали. Приглянулась начальнику одна пригожая белица, и вошёл он в её келейку… А керженки ведь строгие, не улыбнутся на пригожего молодца, взгляд что холодная сталь блестит, добром уговорить их не думай, а злом не возьмёшь. Как там было, никто не знает, услыхали крик, вбежали: валяется начальник с ножом в сердце, а белица стоит окаменелая, лестовку перебирает. Поставили её под трибунал, она слова не вымолвила, залюбовались даже судьи — экая красавица! — да и приговорили её к смерти. На счастье её или несчастье, случилась тут важная комиссия из Москвы, пересмотрели дело, узнали, что её начальник осилить хотел, заменили казнь соловецкой каторгой. Вот так она, Марья-царевна некая, к нам на остров попала.
А теперь — по всем правилам — про Ивана-царевича. Его и правда Иваном звали, только не царевич он был, а рыбак простой, поморянин. По разнарядке от волости наряжён был возить соловецкую почту с материка на остров и назад. Дело у них, почтарей, рисковое — то буря налетит, едва за Кузова-острова скроешься, то тишь ляжет — кровавые мозоли от вёсел натрёшь, а зимой, в пургу, замятель пробираются по льдам, за собой лодку тянут, чтоб открытые места, полой, переплывать. Зато и любили их все на острове: и каторжане, и тюремщики, для всех они — светлые вестники небес, всем весточки из другого мира несут. А зимой их приход и вовсе праздник, чуть на руках не носят, за стол усаживают, спирту предлагают, чаем потчуют. Только Ваня-почтарь спирту не пил, бесова зелья, чист был душой и телом… А что, братцы, замечаете, почта к нам давно не приходит? От нас, правда, письма берут, да только видели некоторые люди, что ими в управлении целая печка забита…
Ох, братцы, так-то тяжело мне сказывать, неможется что-то… Пусть писатель меня подменит, давай, а? Я первый шов выложил, а ты тки дальше, а когда надо будет, я сменю. Ну ещё немного проведу, а тогда ты. Примечай пока…
Вот идёт как-то раз Ваня-почтарь по острову и видит, как одна каторжанка, проходя мимо креста старого, что на развилке дорог поставлен, древним крестом перекрестилась. Ваня ей говорит: «А ты, видать, наша!» — «Я — ничья», — отвечает. «Как же, коли старым крестом крестишься! Какого толка?» — «Беглопоповского». — «А мы поморы-беспоповцы». Так поговорили. «Бог в помощь, добрый молодец!» — сказала девица и на него взглянула. У парня сердце встрепенулось от красы девичьей, и поклонился он ей по-старинному, в пояс: «И тебе, красавица!»
Стали они изредка видеться, когда женскую колонну мимо проведут, когда в зоне, письма разнося, встретит, спросит: «А что не пишут тебе?» — «Некому писать». — «Эх, сирота!» — пожалеет Ваня. Полюбилась ему девица, присушила сердце, и сам он ей, замечает, приглянулся. В иное-то время просил бы Ваня благословения отца-матушки и засватал бы девицу честь честью, а тут что сделаешь? — пожалеешь её, потоскуешь над долью её горькой, да и только…
Ваня-то сам не то чтоб красавец писаный был или богатырь удалой, но собой ладен, крепок, хотя и не высок — поморы, они коряжистые, морем просоленные — лицо светлое, доброе, волосы русые и бородка юная. Простой он был, сын поморский, одним талантом его Бог наградил — сердце имел доброе, столь доброе, что не токмо люди, а и дикие звери и птицы это понимали. Потому ли, что не обижал он их никогда, никогда с ружьём не промышлял, а бывало, когда ребёнком был, зайчаток отнимет у собак и выпестует или птицу пролётную найдёт с перебитым крылом, домой принесёт, она и зимует у него до весны. И на Соловках подмечали не раз, как подлетали к нему чайки, садились на плечи, что голуби, и брали корм из рук. Прежде-то в монастыре чайки были ручные, что куры, а как стали вохры их обижать, гнёзда разорять, а голодные зэки ловить и яйца собирать на пропитание, так испугались чайки и монастырь покинули, пугливые стали, близко не подойдёшь, а Ваню не боялись.
И вот как-то приплыл Ваня на остров с почтой и едва на берег сошёл, как слетелись к нему чайки, носятся над головой и кричат, словно сказать что хотят да не могут. «Эх, — думает Ваня, — неладно дело. Что-то случилось! Уж не с ней ли?»
Ну, писатель, ход сказа понял? Начинай с Богом! Попробуй, авось получится…
(Продолжает писатель…)
Ну что ж, почтённый рассказчик, и в самом деле попробую. Манеру вашу я изучил и сюжетный ход, кажется, понял, так что слога не попорчу, как вы давеча изволили выразиться.
А дело так было. Приметили красу девичью нарядчики-придурки, сволочь лагерная, Толик-сифилитик да Серёга-гундосый. А эта сволочь, сами знаете, всё что угодно может устроить. Вот и устроили они, чтоб послали ту девицу из женбарака мыть полы в их роте. Днём-то в помещении никого нет, делай что хочешь. Пришла девица с ведром и тряпкой, стала полы мыть, а придурки стоят, ухмыляются, интересно им, как у бабы при наклоне подол заголяется. Вздрочили себя эдак и на неё кинулись. Она кричать не стала, на сифилитика поганое ведро вылила, а гундосого тряпкой наотмашь по морде. С тех похоть собачья враз слетела, злая ярость накатила, с кулаками бросились, а девица толстый брус в руки взяла. Те отступились. Серёга шепчет Толику: «Брось. Мы её сейчас на комарика, там всё и сделаем!» — «Ладно», — сифилитик соглашается. Бросились придурки к командиру роты: «Так, мол, и так. Вызвали в нашу роту заключённую полы мыть, а она религиозница, от работы отказалась, меня водой облила, а его тряпкой ударила. Надо бы её наказать комариком». — «Молодая?» — «Что надо!»
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Соловецкое чудотворство - Геннадий Русский бесплатно.
Похожие на Соловецкое чудотворство - Геннадий Русский книги
- Лаура и ее оригинал - Владимир Набоков - Классическая проза
- Семьдесят пять тысяч - Шолом Алейхем - Классическая проза
- На восходе солнца - Василь Быков - Классическая проза
- Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса] - Эрих Ремарк - Классическая проза
- Оливия Лэтам - Этель Лилиан Войнич - Классическая проза
- Во цвете лет - Шмуэль-Йосеф Агнон - Классическая проза
- Наш общий друг. Часть 2 - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Наш почтенный друг - Чарльз Диккенс - Классическая проза
- Юла - Шолом Алейхем - Классическая проза
- Фанни и Александр - Ингман Бергман - Классическая проза