Если говорить правду, я сам недолюбливаю Лесли. Я отдаю себе отчет, что подольщаюсь к Сацуко. Когда я вижу, что она с Лесли куда-то едет, у меня портится настроение. Когда она уходит с Дзёкити – это естественно; с Харухиса – ничего не поделаешь; но к Лесли я даже ревновать не могу, и это меня бесит. При всем том у собаки аристократический вид, в ней чувствуется порода. Она более красива, чем черномазый Харухиса. В машине Сацуко сажает ее рядом с собой, тесно прижимается к ней. То вцепится зубами в ее шею, то трется щекой о ее морду. Даже прохожим на улице видеть такое неприятно.
– На улице она ничего подобного не делает, это только перед вами, – сказал мне Номура.
Наверное, она хочет поддразнить меня. Однажды я хотел подольститься к Сацуко и в ее присутствии скрепя сердце стал ласково говорить с Лесли и бросил ему за загородку конфеты. Тут Сацуко начала серьезно выговаривать:
– Что ты делаешь! Пожалуйста, сам ничего ему не давай. Посмотри, он выдрессирован так, что не ест того, что ты ему дал!
Она вошла к Лесли и нарочно начала его ласкать, тереться щекой, только что не целовать. Вспоминаю, как она с ухмылкой смотрела на меня, как будто говоря: «Или ты ревнуешь?»
Если бы я расшибся, это не было бы слишком дорогой ценой за наслаждение, которое она мне доставляет, и если бы я умер, я был бы счастлив. Но пусть растопчет меня она, а не ее собака!
В два часа пришел господин Сугита. Лучше бы он пришел в другой день: Сасаки сразу же рассказала ему о случае с собакой.
– Столько натерпелись!
– Это все пустяки.
– Во всяком случае давайте посмотрим.
Уложив меня в постель, он внимательно осмотрел руки и ноги. Плечи, локти и колени болят от ревматизма, они болели и раньше, и Лесли тут ни при чем. К счастью, мое падение не причинило никакого вреда. Несколько раз доктор простукал мне грудь, осмотрел спину, заставил глубоко дышать, при помощи портативного аппарата снял электрокардиограмму.
– Особенных причин для беспокойства нет, я пришлю попозже результат, – сказал он на прощание.
Вечером получил результат: «Как показывает электрокардиограмма, особенных отклонений от нормы не наблюдается. Есть кое-какие аномалии, связанные с возрастом. По сравнению с прошлой кардиограммой ухудшений нет. Надо было бы сделать анализ почек».
24 сентября.
Сасаки просила разрешения сегодня вечером поехать повидаться с ребенком. Она уезжала в прошлом месяце, и отказать нельзя. Сказала, что вернется завтра в первой половине дня, но, к сожалению, завтра воскресенье. Чтобы видеться с ребенком, суббота и воскресенье для Сасаки наиболее удобны, но мне надо было спросить, что думает Сацуко. Еще в июле моя жена отказалась замещать Сасаки.
– Ладно. Госпоже Сасаки это доставит удовольствие, окажи ей эту милость.
– А ты согласишься побыть со мной?
– Почему ты это спрашиваешь?
– Завтра ведь воскресенье.
– Знаю. Ну и что?
– Тебе, возможно, все равно, а Дзёкити в последнее время только и знает, что путешествует…
– Ну и что?
– Он так редко бывает дома в субботу и воскресенье.
– И что дальше?
– Ему захочется понежиться утром в постели с женушкой.
– Беспутному отцу захотелось позаботиться о сыне?
– Чтобы искупить свои грехи…
– Ты слишком предупредителен. Для Дзёкити это была бы медвежья услуга.
– Как это?
– Не надо беспокоиться. Сегодня ночью я заменю госпожу Сасаки. Ты просыпаешься рано, и как только ты встанешь, я смогу пойти к нему.
– Да, но когда ты будешь входить, ты его разбудишь.
– А может быть, он всю ночь не будет спать и ждать меня?
– Твоя взяла.
Вечером в половине десятого принял ванну и в десять лег. Как и в прошлый раз, О-Сидзу по ее приказанию принесла плетеный стул.
– Ты опять будешь так спать?
– Об этом не беспокойся, замолчи и спи.
– Лежа на этом стуле, ты простудишься.
– Чтобы не простудиться, я велела принести несколько шерстяных одеял. О-Сидзу знает, что делать, на нее можно положиться.
– Если ты простудишься, я буду виноват перед Дзёкити, и не только перед Дзёкити.
– Отстань. По твоему лицу видно, что тебе нужно принять адалин.
– Две таблетки не действуют.
– Неправда. В прошлый раз сразу подействовали. Не успел проглотить, как спал мертвым сном. Рот широко раскрыт, слюни текут.
– Смотреть, наверное, было противно.
– Сам можешь представить. А почему, когда я ночую здесь, ты их не снимаешь?
– Мне лучше их снимать, но при этом лицо у меня становится старым и мерзким. Когда со мной жена или Сасаки, мне это все равно.
– Ты думаешь, что я тебя не видела в таком виде?
– А разве видела?
– В прошлом году у тебя были спазмы, и полдня ты находился в состоянии комы…
– И ты меня в то время видела?
– Совершенно все равно, надеваешь ли ты челюсти или нет. Скрывать это – смешно.
– Да я и не думаю ничего скрывать, только я не хочу, чтобы другим было неприятно.
– Неужели тебе кажется, что с надетыми челюстями ты можешь скрыть свой вид?
– Ладно-ладно, сниму. Смотри теперь, какое у меня лицо.
Я встал с кровати и подошел к Сацуко. Стоя к ней лицом, я снял обе челюсти и положил их в коробку на ночном столике. Потом нарочно сильно сжал десны, так что лицо очень уменьшилось. Расплющенный нос навис над губами. Даже шимпанзе был бы красивее меня. Я несколько раз сжимал и разжимал десны; раскрыв рот, болтал желтым языком и решительно предстал в самом гротескном виде. Сацуко пристально на меня смотрела, потом вытащила из ящика ночного столика ручное зеркало и поднесла к моим глазам.
– Мне-то все равно, какое у тебя лицо. А сам ты его хорошенько разглядывал? Если нет, посмотри. Вот как ты выглядишь. Как оно тебе кажется?
– Старое и мерзкое…
Я перевел глаза со своего отраженья на Сацуко. Кто бы поверил, что мы оба относимся к одному виду живых существ? Чем уродливее казалось мне собственное лицо, тем великолепнее представлялась Сацуко. Я с сожалением подумал, что выгляжу недостаточно безобразным, тогда бы она была ослепительной красавицей.
– Ну спать, спать! Быстренько в постель!
– Принеси мне адалин, – сказал я, ложась.
– Сегодня ночью ты опять не сможешь заснуть.
– Твое присутствие меня всегда возбуждает.
– Ты еще чувствуешь какое-то возбуждение, поглядев на свое лицо?
– Посмотрев на себя, я перевел глаза на тебя – и страшно возбудился. Понимаешь ли это состояние?
– Нет, не понимаю.
– Чем я безобразнее, тем ты красивее.
Она не слушала меня и пошла за адалином. Вернулась с американской сигаретой Kool.
– Открой рот пошире. К этому лекарству нельзя привыкать, поэтому сегодня только две таблетки.
– Не дашь ли из своего рта?
– Вспомни о своем лице.
Она взяла в руку таблетки и сунула мне их в рот.
– С каких пор ты стала курить?
– В последнее время покуриваю тихонько на втором этаже.
В ее руке сверкнула зажигалка.
– Вообще-то мне курить не хочется, но это как принадлежность туалета. А сейчас хочу отбить неприятный привкус…
28 сентября.
…В дождливые дни руки и ноги страшно болят, и я накануне чувствую, что пойдет дождь. Сегодня утром рука гораздо больше занемела, ноги тоже отекли больше, чем обычно, и стоять трудно. Мне казалось, что я вот-вот упаду, и я боялся свалиться с веранды. Рука онемела до самого плеча, – уж не парализует ли половину тела? Вечером, часов в шесть, рука стала ужасно мерзнуть и потеряла чувствительность, как будто я погрузил ее в ледяную воду. Собственно говоря, это не называется нечувствительностью: она мерзла так, что я чувствовал боль. Но все, кто прикасался к моей руке, говорили, что она теплая, как обычно. Только я один ощущал непереносимый холод. Раньше такое тоже случалось, но большею частью (хотя и не обязательно) холодной зимой. А сейчас середина сентября, и в такое время ничего подобного не бывало. Знаю по опыту, что в таких случаях надо намочить большое полотенце в горячей воде, замотать им всю руку, поверх закутать толстой шерстяной фланелью и еще приложить две платиновых грелки. Минут через десять полотенце становится холодным, его надо опять намочить в кипятке, кастрюлю с которым надо держать около кровати. Так повторить пять-шесть раз. Чтобы вода не остывала, надо из чайника постоянно подливать в кастрюлю горячую. Сегодня тоже это делали несколько раз, и в конце концов я почувствовал небольшое облегчение.
Глава пятая
29 сентября.
Вчера вечером довольно долго сидел с рукой, обмотанной горячим полотенцем, боль немного стихла, и я смог заснуть. Но проснувшись на рассвете, я снова почувствовал боль. Дождь перестал, небо совершенно прояснилось. Если бы я был здоров, какую бодрость вдохнул бы в меня такой денек бабьего лета! Еще четыре-пять лет тому назад я наслаждался подобной свежестью – эта мысль привела меня в отчаяние, я готов был плакать от злости. Принял три таблетки долосина.
