Иван Горшеню железным локтём в бок тычет — ты чего, мол, делаешь? А Горшеня только тот бок почёсывает, Ивану подмаргивает да дальше со змеем переговоры ведёт. Точнее, Горшеня-то гордо помалкивает, а змей сам к нему ластится: лапой в сторонку отодвинул, на совсем интимный тон перешёл.
— Есть, есть на то моя воля, ветелинар! — говорит. — Я страсть как по чистоте соскучился, ужас как помыться хочу! Организуй ты мне баньку — пусть хоть не царскую, но чтобы честь по чести. Мои хлопцы — народ дикий, малоразвитый, только и сумели, что царство обстроить, а что до бань и всяких там санаториев — тут у нас лапы коротки. Моемся по-старинке: кто в песочке, кто в ручейке, кто вообще языком скоблится. А мне, понимаешь, в песочке-то — зазорно, всё ж таки царь должен чин блюсти! Вот и запустил я себя, довёл до полной безобразности. Ну? Дык как тебе моё предложение, ветелинар? Я слово своё насчёт ползуба держу, жевать несильно обещаю.
Горшеня подбородок чешет, ухом ведёт.
— А Ивану, товарищу моему, поблажку дашь?
Схмурился змей.
— Нет, — говорит. — Иван — мой противник принципиального значения, у меня с ним счёты.
— Ай-ай-яй, твоё лесничество! — качает головой Горшеня. — Счёты у тебя — с папашей, а сын-то при чём? У нас, у людей, сын за отца не отвечает.
— Не отвечает? — удивился змей.
— Не-а.
— Эх, ладно! Давай, ветелинар, лапу — считай, договорились.
Щелкнул змей по Горшениной ладошке своим хвостом-хлыстом — согласился, стало быть, обоих приятелей завтра вползуба жевать, щадяще.
11. Лесная баня
Откашлялся Горшеня в кулак, осмотрел окрестности мастеровитым взглядом.
— Так-так, — говорит. — Это что такое у вас? Озерцо? А в нём, стало быть, водица? Ну что ж, сгодится. А это у вас что тут понавалено? Никак это камни — булыги да валуны? Они-то нам и нужны.
Засучил Горшеня рукава по самые плечи, плюнул на ладошки и принялся среди звериных жителей руководить да начальствовать — как их лесничества полномочный банный представитель. Бобрам да выдрам велел дров и хвороста насобирать, лисам да барсукам — костры развести, кабанам — камни подтаскивать да в костры валить, чтобы нагревались донельзя. Когда камни раскалились докрасна, отдал Горшеня лосям приказание копытами эти камни в озерцо спихивать. Нагрелось озерцо от раскалённых камней, забулькало, забурлило, ключами сизыми вспенилось, крупным пузырём пошло.
А Горшеня дальше зверью задачи ставит: зайцам да белкам задаёт лыка надрать да в мочало измочалить, четырём медведям — самым крупным — велит сухих берёз накорчевать, сложить их в пучок по три-четыре ствола, чтобы теми вениками царские бока змею охаживать, когда он в воду войдёт.
— Есть у меня дегтярного мыла два куска, — говорит Горшеня и мешок свой развязывает. — Маловато, конечно, да кто ж знал! Ну да это ничего, мы мыло-то на тёрке натрём да в воду накрошим. На турецкой, помню, я однажды цельный батальон такими же двумя кусками вычистил, а ты, твоё лесничество, почитай чуть меньше того батальону будешь, — и тише, в ухо Тиграну Горынычу, добавляет: — Правда, по запаху ты на весь дивизион тянешь. Да ничего, справимся…
Снял с себя рубаху, настругал о сосновую шишку мыла дегтярного в подол, созвал сорок, чтобы взяли рубаху, да всю ту труху в озеро сверху вбросили. Сороки всё в точности исполнили, рубаху обратно хозяину принесли. Зашлось озеро мыльной пеной — одно загляденье!
А тем временем уже смеркаться стало.
— Ну, твоё лесничество, — кричит Горшеня, — давай! Заныривай, милый, а мы тебя обработаем по чистой совести! Будешь, голубчик, не змей — огурчик!
Стронулся Тигран Горыныч с места, понёс свои грузные телеса в воду. Кувырнулся с берега — озерцо чуть из берегов не вышло. Нырнул с головой — всех подданных своих кипятком обдал с головы до пят. Повалил к небу пар от змеиной туши, окружная листва испариной покрылось.
Горшеня воду из глаз кулаками выдавил, носом отфыркнулся и давай командовать на манер полководца. Махнул рукой — медведи с флангов зашли и принялись змея вениками волтузить; махнул другой — гуси в воду попрыгали, лапами заработали, пошла пена знатная, густая; обеими взмахнул — лоси новых камней в озерцо залягнули, пылу-жару подбавили. Что надо баня получается!
Горшеня Ивану говорит:
— Доставай, Ваня, свой рожок чудесный — будем сейчас из Горыныча блох да прочую живность изымать. Вставай на бережок, бери вот этот мешок — собирай насекомых, как двинутся. Да смотри, не зевай, а то в рот залетит кто-нибудь!
Сам скинул одежду, взял мочало, разбежался, прыгнул Горынычу на спину. Поймал в шерсти самую жирную блоху — с котёнка, — схватил её за загривок и говорит:
— Ну что, юрцы-молодцы! Довольно я вас в своё время покормил в окопах-то, сослужите теперь и вы мне службу добрую: скачите на звук рожка, да смотрите, чтоб не мимо мешка!
И дал Ивану отмашку. Тот и заиграл полный сбор. Блохи как попёрли — со змеиной шкуры да прямо на берег! Так стали прыгать, что у Ивана в глазах зарябило; едва успевает он мешок подставлять, бегает по берегу, как вратарь по футбольному полю, подачи принимает.
А Горшеня вычёсывает змеиные космы да приговаривает:
— Эвон какую ты оранжерею на себе развёл, твоё лесничество! Грибов-то! Мухоморов-то! А шишек-то! Жундгли, одно слово!
Вычесал корягой всю фауну, скатал мочало и давай Тиграну Горынычу горб надраивать. Горыныч пыхтит, лапами шелудит, хвост торчком из воды высунул — жарко ему, мыльно, единственная голова кругом пошла!
— Держись, — кричит ему Горшеня, — не ёрзай, твоё лесничество! Сейчас я тебе верхнюю часть намылю, а уж подмышки и прочие злачные места — это ты сам соскабливай, лапками; чай я не водолаз и не супмарина какая!
Иван ловлю насекомых закончил, весь мешок этой животиной набил под завязку. Завязал узел, одежду скинул да айда к Горшене на помощь. А у змея первый испуг прошёл, захорошело ему, уселся он посреди озерца — сам себя мочалом под мышками трёт, от удовольствия млеет. Горшеня с Иваном на шеях пустых умостились, велели глаза закрыть, чтобы мыло не попало, и принялись гриву змееву месить. Горшеня промежду делом спрашивает:
— А где ж ты, твоё лесничество, поголовье-то своё растерял?
Тигран Горыныч отвечает ему по-свойски, как на духу:
— Да в разных местах: какие в кустах, а какие и на открытой местности. А последнюю-то головушку берегу как зеницу ока. Последняя башка — она к телу ближе всего. Через этот факт я, ветелинар, и лютую так беспощадно, спуску не даю никакому людскому представителю, пресекаю всякие поползновения, так сказать, в зародыше. Потому как голова у меня самая что ни на есть последняя осталась, запасных нету больше.
Горшеня намыливает, скребёт, пеной жонглирует, да о разговоре не забывает.
— А как же ты, твоё лесничество, в таком разрезе жениться подумываешь? Влюбишься — последнюю башку потеряешь! Женщины — племя карусельное, закружат — сойти не смогёшь.
— А пущай, — хлопает змей лапой своей по водной поверхности. — Для хорошего дела всё ж таки и головы не жалко! Башку потеряю, зато род продлю!
А Иван тем временем ухо-то змеиное пригнул, чтобы тот слов его не услышал, и шепчет Горшене:
— Пора нам ноги уносить! Давай-ка сейчас намылим ему веки — да и поминай как звали. Уже потемнело — уйти сможем.
— Ты чего? — диву даётся Горшеня. — Кто ж работу на самой середине бросает! Нет, брат, я бежать не намеренный, у меня дело есть — и я в нём весь.
Иван нахмурился слегка, но возражать не стал. Ладно, думает, подождём. И стал дальше намыливать.
— Эй вы, медведи хвалёные — носы палёные! — кричит Горшеня командным голосом. — Что вы его вениками гладите, как халдей паву! Хлещите его, родимого, без жалости — чтоб окраску поменял! Царь он вам или не царь? Так вот и дубасьте его по царским заслугам, припомните ему всю его царственную самодурь!
Медведи сразу смекнули, чего царь достоин, и пошли тузить Тиграна Горыныча без прежней обходительности. А змею и это — в приятность, он уже кверху брюхом лежит, от ощущений визжит.
Тут гром на небе грянул и дождик припустил.
— Ну вот, — говорит Горшеня, — и ополоснуться подали! Значит, всё правильно.
Выбрался он на берег, от усталости шатается.
— Эй, — кричит, — лесной народ, айда всем мыться, пока вода ещё не остыла. Царя-руководителя почистили, теперь и всем пообновиться не мешает.
Едва договорил — тут же с ног и свалился от усталости под куст на свою одежду, да прямо голый заснул. Тигран Горыныч, шатаясь, выбрался на берег, свалился рядом и тоже захрапел. Все лесные жители тотчас кинулись в озеро, полезли мыться-купаться. Ух и визгу было, ух и рёву: лес такой толчеи никогда ранее не видывал!
Посреди ночи, когда снился Горшене седьмой сон, самый сладкий, кто-то растормошил его, сбил эту сладость и долго тискал в руках мужицкие плечи. Горшеня просыпаться не хотел, отнекивался сколько мог, потом всё-таки приоткрыл левый глазок и с большим трудом узнал в побудчике Ивана.
