На наш взгляд, на оба эти вопроса можно дать положительный ответ. Что касается первого, то еще со времен Э. Кассирера научное сообщество знает: миф, являющийся квинтэссенцией архетипических образов и сюжетов и традиционно трактовавшийся всегда как результат бессознательной деятельности, теперь может еще и создаваться «в соответствии с планом».
Новые политические мифы не возникают спонтанно, они не являются диким плодом необузданного воображения. Напротив, они представляют собой искусственные творения, созданные умелыми и ловкими «мастерами». Нашему ХХ веку – великой эпохе технической цивилизации – суждено было создать и новую технику мифа, поскольку мифы могут создаваться точно так же и в соответствии с теми же правилами, как и любое другое современное оружие, будь то пулеметы или самолеты[126].
Точно так же и нарочитая эксплуатация сферы коллективного бессознательного в виде отдельных архетипических образов и мотивов может являться сегодня вполне осознанной технологией политического воздействия – не всегда умелой и эффективной, но всегда несущей в себе потенциальную силу.
Второй вопрос сложнее, но и на него мы ответили бы утвердительно. Рассматривая архетипические паттерны волшебной сказки (именно в данной сфере интересующий нас концепт исследован достаточно полно), М.-Л. Франц констатирует: «Можно сказать, что архетип – это “природная константа” человеческой психики. Он в высшей степени консервативен; более того, он все гда исключает любые примеси, связанные с индивидуальными проблемами»[127]. Именно поэтому она считает народные сказки тем конечным продуктом, в котором существуют паттерны, хорошо согласующиеся с бессознательным каждого человека, и в запоминающихся героях, сюжетах и мотивах которого лучше всего выражены коллективные бессознательные процессы. Политическая риторика также имеет возможность выражать «коллективное бессознательное» через повторы закодированных идей и смыслов, эксплуатировать определенные образы, сюжеты и мотивы, и один из наиболее логичных путей к этому – использование риторических «узоров», устойчивых вариантов повторяющихся ключевых слов и выражений, создающих семантический рисунок вербального паттерна и в силу своей архетипической узнаваемости оставляющих наилучший след в памяти слушателя…
Продолжая разговор об архетипах в риторике, хотелось бы напомнить, что сама «коллекция» этих образов и идей не является в современной теории чем-то целостным, бесспорным, устоявшимся и единым. Так, родоначальник концепции К. Г. Юнг, рассматривая архетипы как всечеловеческие предрасположенности к восприятию и оцениванию значимых фактов внешнего мира и внутреннего мира личности, выделяет среди множества архетипических конструкций следующий набор их основных вариантов: Анимус, Анима (как мужское и женское начала души), Великая мать, Божественный ребенок, Тень, Трикстер и другие[128]. Использованные затем в работах многих исследователей, наиболее многовариантный и структурированный вид идеи Юнга стали обретать в конце XX – начале XXI века; так, у Дж. Бибе появляются весьма любопытные с точки зрения политико-коммуникационного анализа архетипы Оппозиционной личности и Демонической личности[129], а М. Марк и К. Пирсон существенно расширили и обогатили набор вариантов, добавив и подробно исследовав типы Бунтаря, Славного Малого, Любовника, Творца, Простодушного и других, особенно выделив привлекательные с точки зрения нашей темы типы Правителя и Заботливого[130].
В исследованиях электоральной коммуникации, политического PR-взаимодействия принято считать, что в своих коммуникативных стратегиях (и особенно предвыборных программах) политики чаще и успешнее всего эксплуатируют один-единственный главный архетип – архетип Героя. Соглашаясь, что героические черты архетипа часто «отрабатываются» и предъявляются политиком публике в различных поведенческих моделях коммуникации (мы писали об этом выше, в первой главе книги), мы не находим, что данный тезис всегда и бесспорно применим к вербальной стороне образа. Посмотрим, например, какие повторяющиеся элементы обнаруживаются в риторике В. Путина. В качестве исходных эмпирических образцов возьмем для начала тексты его ежегодных Посланий Федеральному Собранию. Последовательный анализ всех десяти выступлений, существующих на момент сдачи монографии в издательство (заканчивая текстом 2013 года), позволяет выделить ряд терминов и понятий, рядоположение которых из года в год действительно складывается в некий шаблонный «узор» – не всегда безупречный с точки зрения стилистики, но зато вполне узнаваемый и складывающийся в легко идентифицируемый образ. Речь идет о главном словесном паттерне, о своего рода языковом шаблоне, выражающемся словами «Россия – страна – развитие» (или, в некоторых случаях, «Россия – государство – развитие»), рисунок которого эпизодически дополняется в годы первого президентства Путина лексемами «экономический», «государственный», «власть», а в более поздние периоды – неожиданно всплывающими с высокой частотой понятиями «задача», «гражданин», «общество» или «ребенок» (последнее, в частности, характерно для Послания 2006 года, в преддверии объявленного в России в 2007-м Года ребенка). Характерны и глаголы, употребляемые политиком (особенно заметен этот алгоритм в «ранних» Посланиях, относящихся к 2000–2006 годам): «гармонизировать», «модернизировать», «адаптировать», «нормализовать», «оптимизировать»… Добавим еще, что «орнамент» паттерна как повторяющегося словесного шаблона речи политика выглядел бы неполным без упорно дублируемых в различных своих вариантах лексем «должны» и «нужно»[131].
Для нас важно отметить, что данные словесные повторы создают отдельные «точки напряжения» в текстах Посланий, но не связывают их воедино, не являются элементами единой структуры каждого из них и не создают в них никакого нарратива. Если поведенческие модели коммуникации политика позволяют «проявлять» в них те или иные скрытые сюжетные мотивы, о которых подробно шла речь в предыдущей главе, то риторика официальных Посланий лидера представляет собой достаточно «рваный» дискурс, лишь точечно отражающий комплекс отдельных идеологем и политических постулатов. На эту особенность жанра Послания Президента РФ обращают внимание и другие авторы; так, В. С. Мартьянов, посвятивший первым Посланиям В. Путина отдельное исследование, справедливо замечает:
…риторическое пространство посланий представляет собой «лоскутное одеяло», ряд почти не связанных между собой проблемных тем и задач. Президент лишь расставляет контекстуальные смысловые акценты в наиболее актуальных «здесь и сейчас» проблемных и приоритетных областях российской политики и общества. При этом послания скорее следуют тематике сложившейся информационной повестки дня, нежели претендуют на ее формирование[132].
Однако отсутствие мифологического или любого иного нарратива не означает, что в политической риторике не проявляются скрытые архетипические черты как некая «природная константа» (вспомним определение М.-Л. Франц) личности лидера. Правда, образ, вырисовывающийся при наложении упомянутой выше словесной матрицы на общий коммуникативный абрис В. Путина, ничего общего не имеет с архетипом Героя – как бы ни шло это вразрез с привычным подходом теорий Паблик Рилейшнз. Формирующаяся посредством названных лингвистических паттернов политико-коммуникативная модель отвечает, на наш взгляд, мотивации жесткого структурирования мира и лежит, скорее, в семантической плоскости поисков устойчивости и стабильности, нежели «победы над Драконом». Не случайно исследователи Ф. Хилл и К. Гэдди, анализируя компоненты политического образа российского президента, отмечают прежде всего его «государственническую составляющую», предполагающую твердую уверенность в том, что интересы государства превыше всего и деятельность любого человека должна быть подчинена интересам его страны[133].
Можно сказать, что типаж, опирающийся на риторический паттерн, образуемый рассмотренными нами понятиями, лучше всего соотносится с архетипом Правителя, хорошо сформулированным М. Марк и К. Пирсон:
Правитель стремится «контролировать ситуации», особенно если они начинают ускользать из рук. Задача Правителя – сделать жизнь максимально предсказуемой и стабильной. Он недвусмысленно заявляет: «У меня все под контролем». Расценивая все человеческие ситуации как исходно нестабильные, Правители вместо них вырабатывают процедуры, политику, обычаи и привычки, которые должны способствовать порядку и предсказуемости[134].
К тому же это человек «с командной, авторитарной манерой поведения» (отсюда все эти «должны» и «нужно»), главная его стратегия – осуществление руководства, а главный страх – «быть свергнутым»…[135]
