Я посоветовался с ребятами, и все сошлись во мнении, что три бокала, конечно, почетнее, чем один. Вот только кому именно их преподнести? В этом-то и была вся загвоздка. Но как бы там ни было, один из бокалов должен обязательно оказаться в руках Дуду, объяснил я Темиркану. Пусть он заговорит с девушкой, узнает ее фамилию, а заодно, если удастся, и где она работает…
— Третий бокал мы хотим преподнести женщинам и от всей души поблагодарить их. Пожалуйста, гармонистка! — Услышав слова Темиркана, Дуду зарделась, засмущалась, но бокал взяла. При этом она отложила гармонь в сторону и бросила на меня мимолетный взгляд. После того, как первые два бокала пива были опорожнены, настал черед Дуду. Недолго думая, она снова протянула бокал Темиркану.
Тот замахал руками:
— Нет, нет, так не бывает!..
Девушка не отвечает, но глазами просит, умоляет взять у нее бокал, ведь как раз Темиркану и полагается его выпить.
— Значит, по-твоему, я должен своим же маслом смазать себе губы, так?
В конце концов Темиркан сдается и берет бокал.
— Ну что ж, вижу, девушка ты юная, красивая, пожелаю тебе обрести счастье в жизни.
— То, что она девушка, а не парень, это мы и сами знаем! — смуглая карджынка и здесь умудряется вставить свое слово, чем вызывает всеобщий смех.
— Прости меня за необдуманную речь, я не хотел тебя обидеть, — извинился Темиркан перед Дуду, — Пусть твои мать и отец насладятся светом своего солнца. Веселых тебе дней!
— Гармонь! — выкрикнул кто-то.
Дуду подали гармонь. Темиркан медленно приложился к бокалу с вином. Пил он долго, чтобы дать гармони поиграть всласть, а я в это время поглядывал на Дуду. Конечно, незаметно, чтобы это никому не бросилось в глаза. Но если я украдкой следил за Дуду, то нашлись такие, которые в то же самое время следили за мной. Я понял это после того, как смуглая карджынка, — чтоб ей пусто было! — потихоньку подобравшись ко мне, вдруг взлохматила мои волосы:
— Эй, парень, ты на кого заглядываешься? Эта девушка нам самим нужна!..
Я почувствовал себя так, будто меня уличили в воровстве или еще в чем-нибудь предосудительном. Мне бы сразу же ответить что-то, отшутиться, я же стоял, словно каменный. Хорошо, Темиркан пришел на помощь.
— Если она вам так сильно нужна, то и держали бы ее дома! Или на вашу гармонистку и взглянуть нельзя?
— Так глядеть нельзя!
— Как это так?
— А так, будто проглатываешь ее вместе с гармошкой…
— Ладно, гармошку можете оставить себе.
— Гармошка-то не наша, а ваша.
— Все равно забирайте. А девушку нам оставьте…
— А твоя мать чьей дочерью будет?..
— Старшей сестры брата матери!..
Все рассмеялись. Не удержался и я от улыбки, только не до веселья мне было. Как мы с Темирканом сбежали от карджинцев, я и не помню…
IX
Удивительно все же, как крепко мы сдружились с семьей Дзапара. Крыша над нами общая, хлеб-соль на столе, новости, проблемы — все тоже общее. Быстро привыкли к нам и соседи. Порой с работы я возвращаюсь поздно — в день дежурства могу задержаться до двух-трех часов ночи. Соседи каким-то чудом узнают об этом, и наутро после моего дежурства детей на улицу стараются не выпускать. Я сам недавно слышал, как соседская старушка звала свою внучку: «Иди домой, вчера Казбек допоздна работал, ты его разбудишь!..»
Дзапар стал моим лучшим другом и советчиком. Он старше меня всего на десять лет, но исходил вдоль и поперек всю республику, ему есть о чем рассказать, что вспомнить. Стоит мне после работы хоть немного задержаться, и Дзапар с улыбкой начинает укорять меня:
— Конечно, дома тебя никто не ждет, ты никого не боишься, так почему бы тебе и в самом деле не порезвиться на воле! Но знай, радость твоя будет недолгой. Рано или поздно каждый из нас все равно совершит эту ошибку!
«Ошибкой» Дзапар называет женитьбу. Услышав такие речи мужа, Дзандзабах начинает хмуриться.
— Что это ты бросаешь на меня удивленные взгляды? — спрашивает ее в такие минуты Дзапар. — Я вот ошибся в свое время и добровольно сознаюсь в этом, а сколько еще на свете таких обманувшихся! Это вот женщины всегда в выигрыше.
— Будь это так на самом деле…
— Так оно и есть!..
— Не слушай его, Казбек. Пусть он лучше расскажет, сколько раз его сватов выпроваживали ни с чем…
— Во всяком случае число отказов было меньше, чем число наших визитов, — ловко выкручивается Дзапар, — Правда, вот тут-то я и совершил великую глупость. Казалось бы, не выдают замуж девушку, так чего приставать к честным людям, извинись перед родителями, как полагается, и помаши им на прощанье ручкой. Так нет же, мне надо обязательно настоять на своем! Не зря говорят, запретный плод сладок.
— Смотри у меня, — шутливым тоном предупреждает его Дзандзабах, — не то я и впрямь расскажу, как все было, и от твоей самоуверенности и следа не останется.
Если Дзандзабах, мать двоих детей, и сейчас еще не потеряла своей привлекательности, то можно догадаться, какой красавицей она была в молодые годы.
Недавно один высокий усатый парень остановил меня на улице и, извинившись, принялся расспрашивать о Дзандзабах. Он как-то увидел меня с ней и теперь хотел, чтобы я познакомил его с «этой девушкой». Дзандзабах он принял за девушку! Пришлось разочаровать парня. Как же он меня умолял, просил никому не рассказывать о нем. Словно кому-то я должен был говорить об этом. Разве осмелился бы я сказать такое Дзандзабах, а в особенности Дзапару?
Для меня этот случай был еще одним подтверждением того, что в молодости Дзандзабах и впрямь не знала отбоя от женихов и добиться ее руки было наверняка непростым делом.
— Ну, хорошо, — Дзапар решает чуточку уступить, — но ты, надеюсь, согласишься, что женщины от женитьбы выигрывают больше, нежели мужчины? Мы вам нужны, и с этим, хочешь не хочешь, приходиться считаться!
— Верно, нужны, — кивает головой Дзандзабах, — но только после того, как вы оказываетесь у нас в руках, мы никак не можем сообразить, для чего вы все-таки были нам нужны…
Эти слова вызывают у нас с Дзапаром дружный смех.
— Смейтесь, смейтесь… Не цените вы женщин…
— Дзандзабах, дорогая, что-то я не могу понять, шутишь ты или говоришь серьезно. Ну-ка, взгляни на меня, разве я не ценю тебя? Кому же я вчера тащил огромную, как скала, стиральную машину?
— Конечно, мне. Чтобы я обстирывала тебя и твоих сыновей…
— Послушай, — обращается ко мне Дзапар, — сегодня у женщин нет ли какого праздника? Ни одно мое слово не остается без ответа…
Ужин готов, и Дзандзабах зовет нас на кухню. Яйца, овощи, фрукты мы привозим из села. Бади, точно бывалая хозяйка, снабжает нас всем необходимым. Глядя на нее, мне невольно вспоминается Дзыцца. Бывало, когда нас навещали родственники с гор, она никого не отпускала без гостинцев, совала кому молочной спелости кукурузу, кому — вишни, абрикосы. Сумки, мешки бывали набиты битком, а Дзыцца все искала возможность еще что-нибудь запихнуть в них. Вот и мы с Дунетхан возвращаемся из села нагруженные тяжелыми сумками.
Как-то в разговоре Дзапар предложил мне перевезти Бади в город.
— Вместе вам будет легче, да и младшая сестренка до каких пор будет одна? — объяснил Дзапар свою мысль. — И потом, вот еще что: когда вас трое, есть шанс быстрее получить квартиру.
О таком большом счастье, как квартира в городе, я и не мечтаю.
— Кто нам даст квартиру? — Дунетхан задает тот самый вопрос, который уже готов был сорваться с моих губ.
— Как это кто? Вот, например, Казбеку на работе могут дать квартиру, даже обязаны, как молодому специалисту.
— За то время, пока я работаю в редакции, двое у нас успели получить квартиры.
— Вот видишь, придет и твой черед! — убежденно говорит Дзапар.
На работе часто заходит разговор о квартирах. Говорят, здесь недолго ждать очереди, и это вселяет в меня надежду. Если в следующий раз освободится квартира, возможно, вспомнят и обо мне…
А вообще я сам никогда, наверно, не решусь заикнуться о квартире. Действовать же нахрапом, нагло не в нашей крови…
На мой взгляд, нет у человека более строгого и безжалостного судьи, чем он сам. Правда, в которой человек твердо убежден, и есть высшая правда. Встречаются люди, по уши погрязшие в грехах, но считающие себя невинными, как ангелы. Внутренний голос таких людей не слышит ничего, кроме велеречивого потока слов, ими же и извергаемого. Мое же внутреннее «я» не желает прощать мне ни единой ошибки, ни единого промаха. Пока живу, не перестану корить себя за каждую оплошность, за каждый неверный шаг, допущенный мною. В противном случае я бы потерял всякое уважение к самому себе. Я готов отказаться не только от квартиры, но и от других земных благ, если за них придется расплачиваться честью и совестью.
