В углу, на высокой кровати, разметавшись, лежала Лена. Глаза у неё были открыты, но она никого не видела. Александра Петровна сидела возле неё на стуле и вязала чулок. Вдоль стен, на лавках, и на полу, сидело человек десять крестьян, почти сплошь старики и старухи.
Невысокий худой человек с тощей рыжей бородкой и блёклыми голубыми глазами сидел на стуле в углу. Фельдшер подошёл к Лене, пощупал пульс и потрогал голову.
- Вечером ещё банки поставьте, - сказал он Александре Петровне.
- Так что же, Василий Георгиевич, - жалобно сказал рыжий мужичок, - я поеду в село, а то как бы не вышло чего. Лошадку заложу и мигом съезжу. И всё в порядке, мы не в ответе.
Фельдшер повернулся к седобородому деду с лысой, как колено, головой:
- Что, Иван Матвеевич, сегодня стрельбу слыхали?
- Слыхали, - ответил старик. - С утра как начало ухать!
- И думаешь, артиллерия?
- Артиллерия, - уверенно сказал старик.
- Значит, близко.
- Мальчишка мой приехал, - заговорила вдруг востроносая старушонка. Говорит, по шоссе так и прут. И пушки, и танки, и чего только нет! Офицеры дамочек в машины подсаживают и пожалуйста - прямо на Берлин.
Рыжебородый по-бабьи приложил руку к щеке и застонал, как от зубной боли.
- Ой-ой-ой, - стонал он, - и что же это выйдет? Кому верить, кого слушать? Не донесёшь - плохо, а донесёшь - может, ещё хуже. - Он вдруг вскочил и быстро направился к выходу.
Пока он добежал до двери, оказалось, что перед дверью, заслоняя выход, уже сидит маленький старичок.
- Подожди, Афонькин, - сказал ласково старичок. - Может, ночью Красная Армия придёт, ты и вернуться не успеешь.
- Ой-ой-ой, - опять заскулил Афонькин, - братцы мои! Если б вы люди были, мы бы договориться могли. Я бы сейчас донёс, нам бы ничего и не было. А когда Красная Армия пришла бы, вы бы меня покрыли, и мне ничего бы не было. А, братцы мои? Как вы, а?.. - Он заискивающе посмотрел на мужиков, сидящих вокруг, и безнадёжно махнул рукой: - Донесёте, дьяволы! - плачущим голосом сказал он.
Мужики ухмыльнулись и отвели глаза в сторону.
- Да уж как сказать, - пожал плечами лысый старик, - если к слову придётся...
- Хорошо, - решительно сказал рыжебородый, - держите меня, не пускайте меня. Через три дня я должен списки в село доставить. Не доставлю - сразу за мной приедут. Вот тут мы и посмотрим, чья взяла.
- Да ведь как сказать, - опять ухмыльнулся лысый, - за три дня ты и в речке утонуть можешь и просто своей смертью помереть.
- А-а, - закричал рыжебородый, - убить хотите? Угрожаете? - Он весь дрожал, и бородка его тряслась. - Придут из комендатуры - покажут вам!
Тогда вдруг встал молчавший всё время огромный старик с большой седой бородой. Молча подошёл он к окну и ударом руки распахнул его. Все смотрели на него и ждали, что он скажет. А он только поднял палец.
И в тишине стал отчётливо слышен далёкий гул артиллерийской пальбы. Старик посмотрел на рыжебородого и сказал:
- Слышишь, Афонькин?
Потом так же молча пошёл и сел на своё место в углу.
И снова раздались стоны и всхлипывания рыжебородого:
- Ой-ой-ой, что же делать? Донесёшь - плохо и не донесёшь - плохо. Как быть человеку, как быть?
Закрыв лицо руками, он в отчаянии раскачивался взад и вперёд.
- Тьфу, - сказал Василий Георгиевич, - пакость какая, честное слово! Выведите его, братцы, - тут больная лежит. Ей свежий воздух нужен.
Глава восемнадцатая
Фельдшер побеждает болезнь
День шёл за днём, а Лене не становилось лучше. То она металась на постели, кричала, звала Колю, отца, дедушку, жаловалась, что не может больше идти, то она успокаивалась, замолкала и лежала такая слабая и беспомощная, что даже Александра Петровна, видевшая на своём веку много тяжёлых больных, и та испуганно прислушивалась к её дыханию.
Василий Георгиевич часами просиживал у её постели. Он снова и снова щупал её пульс, пробовал рукой горячий лоб, хмурился, шевелил усами и чуть слышно, про себя, чертыхался.
Колю и Владика не пускали к Лене. Коля подолгу ходил вокруг дома, дежурил под дверью, стараясь расслышать каждый вздох Лены и каждое слово фельдшера. Когда его прогоняли, он пытался заглянуть в окно или, мрачный как туча, сидел на крылечке. Владику ни разу не удалось уговорить его сходить на озеро выкупаться или просто погулять по лесу.
- Не хочется, - отвечал Коля и отворачивался; даже на Владика ему не хотелось смотреть.
Владик привлекал на помощь фокстерьера и ворона. Ворон кричал: "Воронок, Воронуша!" - больше он ничего не умел говорить, фокстерьер служил, весело вскидывал кверху ухо и по команде тявкал. Коля сидел мрачный или улыбался такой невесёлой улыбкой, что даже фокстерьер смущался и отходил в сторону, понимая, что выступление его не имело успеха.
Иногда в самом разгаре упражнений фокстерьера и ворона Коля вдруг спрашивал:
- А твой отец лечил воспаление лёгких?
- Тысячу раз, - уверял Владик, - даже больше.
- А бывает, что... ну, что не удаётся вылечить?
- У отца не бывает. То есть бывает, конечно, но очень редко.
Коля отворачивался, но даже по спине видно было, какое у него скверное настроение.
- Да ты не волнуйся, - успокаивал его Владик. - Хочешь, спроси у ворона! Раньше воронов предсказателями считали.
Коля смотрел на ворона с сомнением, но всё-таки спрашивал:
- Ворон, ворон, скажи мне, выздоровеет Лена?
Ворон хитро косил глазами и говорил своё постоянное: "Воронок, Воронуша!"
- Это значит - выздоровеет! - говорил радостно Владик.
Но Коля с досадой отворачивался:
- Ничего это не значит. Дурак твой ворон. Болтает одно и то же.
Однажды ночью Александра Петровна постучала к фельдшеру в окно. Коля, который теперь не мог крепко спать, а только дремал, сразу вскочил. Фельдшер, натягивая сапоги, сердито посмотрел на него и сказал:
- Сейчас же спать!
Коля знал, что спорить с фельдшером бесполезно. Он тяжело вздохнул, лёг и только смотрел умоляющим, жалобным взглядом. Василий Георгиевич быстро оделся и вышел. Как только за ним закрылась дверь, Коля вскочил и стал одеваться.
- Куда ты? - сонно спросил Владик.
Владик любил поспать и спал всегда очень крепко.
- Спи, - ответил Коля. - Ничего, я сейчас.
Войти в дом к Александре Петровне Коля не решился - он знал, что фельдшер всё равно его выгонит. Из-за двери не доносилось ни одного звука, окна были занавешены. Коля уселся на крылечке, изнывая от тоски и страха. Он вспоминал выражение лица Василия Георгиевича, сопоставлял десятки мелких наблюдений, фразы, сказанные Александрой Петровной, и приходил к твёрдому выводу, что положение отчаянное и что Лена умирает, если уже не умерла.
Луна сияла над деревней, длинные тени тянулись от домов, от деревьев, от колодезных журавлей. Мир в лунном свете был спокоен и величав, а на крылечке сидела, скорчившись, маленькая фигурка, дрожала, всхлипывала и трепетала от ужаса.
Владик тихо подошёл и молча сел рядом с Колей. Как он ни любил спать, но сегодня и он проснулся. Мальчики долго сидели молча. Потом Коля повернулся к Владику.
- Владик, это очень тяжёлый случай?
- Ерунда! У папы бывают случаи в сто раз тяжелей, даже в тысячу раз.
Мальчики снова замолчали. Тявкнула где-то собака. Луна стала заметно клониться к закату.
- Владик, - спросил Коля, - а почему Василий Георгиевич такой мрачный?
- Ты не бойся, - ответил Владик. - Это он всегда такой мрачный.
Долго тянулась ночь. Луна коснулась краем верхушек деревьев, на востоке начали меркнуть звёзды, петухи закричали, чтобы проверить, всё ли в порядке, и, успокоив друг друга, замолкли.
Наконец неожиданно громко стукнула дверь. Коля и Владик вскочили.
Голубков, усталый, но возбуждённый, стоял на крыльце. Он нахмурился, увидя мальчиков.
- Вы тут? - строго спросил он. - Я ведь велел вам спать.
Коля не отвечал. Он даже дышать не мог от волнения. Голубков усмехнулся, потрепал его по голове и сказал:
- Можешь не беспокоиться: выздоровеет Лена. Кризис прошёл, и температура падает.
Глава девятнадцатая
После всех тревог короткий отдых
Как только Лена начала поправляться, жизнь в деревне очень понравилась Коле. Старики и старухи - единственные оставшиеся в деревне жители - к Коле относились хорошо. С Василием Георгиевичем и Александрой Петровной Коля сдружился так, как будто вырос у них.
Фельдшер был шутлив, энергичен и вспыльчив. Когда лицо его наливалось кровью и усы поднимались кверху, Коля и Владик замолкали и старались незаметно уйти. Но он отходил с удивительной быстротой. Стукнет кулаком по столу, посмотрит на кулак и рассмеётся.
Он прожил в этих местах тридцать лет. Четырнадцать лет назад он женился. Вскоре жена умерла, оставив ему сына. Василий Георгиевич сам воспитал Владика; пока Владик был маленький, сам кормил его с ложечки, сам купал и даже сам чинил ему штаны.
Александра Петровна пыталась было взять это на себя, но фельдшер резко сказал, что он и сам справится.
