– Хотите завоевать меня такого рода заключением? – спросил Крабовский. – Я, кстати, – с точки зрения логики в абсолюте, – исследовал вопрос: каким образом стареющая эстрадная звезда может удержать аудиторию? И вывел закон: она должна окружить себя пятью обнаженными кардебалетчиками, с налитыми мускулами. Таким образом старушка привлечет на красавцев молодых девушек – тем угодно обозрение сильного мужского тела. И пожилые дамы потащат мужей на спектакль: «Смотри, как она держится, несмотря на возраст!» А поскольку женщин больше, чем мужчин, – нас с вами периодически отстреливают на фронтах и доводят до инфарктов на совещаниях, – лишь они, прекрасный пол, определяют успех или провал любого зрелищного предприятия. Впрочем, к чему это я? Ах, да, логик в абсолюте! Присаживайтесь, что у вас? Я ведь уже описал то, что помнил.
– А мне бы хотелось вас еще раз послушать.
– Полагаете, что, как всякий интеллигент, я говорю лучше, чем пишу?
– Не надо приписывать мне те мысли, которые не приходили в голову. Это, кстати, типично для женщин...
– Мужчина не может мыслить категориями женщин – язык явление не только социальное, но и – в определенном роде – физиологическое.
– Плохое слово – в приложении к понятию «язык».
– Ха! – Крабовский ударил себя по ляжкам, засмеялся деревянно. – Ха! Чудо! Прелесть! Мир повторяем! Фамилия Шишков вам что-нибудь говорит?
– Нет.
– Спасибо. Ценю людей, которые не смущаются признать незнание. Адмирал Шишков, автор трактата «О старом и новом слоге», главный враг Карамзина. Он тоже какие-то слова считал плохими и невозможными в употреблении. Он, например, требовал изъять из русского языка такие слова, как «развитие», «религия», «оттенок», «эпоха»; вместо этих отвратительных заимствований из языка «похабной Европы» следовало вернуть в обиход «умоделие», «прозябание»; вместо «аллея» надобно было говорить «просада», не «аудитория», а «слушалище», вместо «оратор» – «краснослов». Адмирал заключил, что, мол, надобно «новые мысли свои выражать старинных предков наших складом». Ладно бы печатал свои теории, так ведь возвел вопрос о слоге в предмет государственного интереса; языковые нововведения отождествлял с изменою вере, отечеству и обычаям... Он даже слово «раб» определил так, как это было угодно государю и дворцовой дряни. «Раб» – по Шишкову – происходило от «работаю», то есть «служу по долгу и усердию»; таким образом, нет в России никакого рабства, крепостное право – выдумка злодеев-французов, поскольку на Руси живут усердные и жизнерадостные слуги «отцов-патриархов»...
– Любопытно, – откликнулся Костенко.
– Знаете, кто первым выступил против Шишкова?
– Не знаю.
– Забытый критикой Василий Пушкин, дядя Александра, один из блестящих наших сатириков.
(Костенко отметил, что о Пушкине сейчас Крабовский сказал, будто об однокашнике, хорошем и добром знакомце, где-то здесь в библиотеке работает, поблизости.)
Крабовский вдруг чему-то улыбнулся, а потом начал читать Василия Пушкина – завывающе, распевно, и Костенко сразу подумал, что сам Крабовский тоже пишет стихи:
Позволь, Варяго-Росс, угрюмый наш певец,Славянофилов кум, взять слово в образец!Досель, в невежестве коснея, утопая,Мы, «парой» «двоицу» по-русски называя,Писали для того, чтоб понимали нас...Но к черту ум и вкус: пишите в добрый час!
Костенко заметил:
– В перечне столпов русской сатиры Василий Пушкин не значится.
– Мало ли кто и где у нас не значится! Мы становимся преступно беспамятными – вот в чем беда!
– Кстати, о памяти, – Костенко понял, что только сейчас появился удобный мостик, который позволит ему логично и без нажима перейти к д е л у. – Вы написали интересное объяснение по поводу мешка с трупом, но чересчур эмоциональное, логики маловато.
Костенко достал из кармана сложенные листки бумаги:
– Это ваше показание... Хотите восстановить в памяти?
– Так ведь прошло всего семь дней... Я помню свой текст почти дословно... Чересчур эмоционально, говорите? Логика вне эмоций невозможна... Беда в другом: мы теряем двенадцать процентов общественно полезного времени на написание и провозглашение совершенно лишних, ненужных слов. Если вы полагаете, что я написал что-то лишнее в своем объяснении, тогда – дурно; эмоции, однако, делу не мешают. Или вы полагаете, что я упустил какие-то важные моменты?
– Полагаю, что упустили.
Крабовский откинулся на спинку стула, полуприкрыв глаза:
– Я, кажется, не написал про любопытное ощущение... Я лишь потом вспомнил: легкость, с которой подался узел. Мне показалось, будто передо мной уже кто-то развязывал его; может, испугался, как и я, увидев содержимое, завязал снова... Меня потрясло, как легко подался этот крепкий по виду узел, когда я потянул кончик веревки... Мне показалось, кстати, что веревка была чем-то промазана, каким-то особым составом, она же была совершенно не тронута гнилью, а сколько времени пролежала под снегом?!
– Интересно. Я поставлю этот вопрос перед экспертами... Чем она могла быть промазана?
– Не знаю!
– Если у вас найдется время, пожалуйста, попробуйте исследовать эту тему, а? – сказал Костенко. – Мне совестно просить об этом, отрывать от дела, но...
– Все неразрешенное – моя тема, – ответил Крабовский. – Я попробую, но не требуйте от меня термина...
– Простите? – не понял Костенко.
– По-немецки слово «термин» означает точную дату встречи.
7
Начальник таксомоторного парка долго разминал «Беломор» в сильных пальцах, потом задумчиво предложил:
– А если Саков выступит перед шоферами с лекцией?
– А что? – ответил Костенко. – Он технолог по металлу, вполне мотивированно...
– И у нас, понимаете ли, по металлу больше всего претензий к промышленности, гниет все на корню, так что придут люди, не надо будет загонять, придут непременно.
...После л е к ц и и Сакова проводили в кабинет директора; там его ждал Костенко.
– Того таксиста нет, – сказал Саков без колебаний.
Костенко спросил начальника парка:
– Сколько человек не пришло?
– Вся вторая смена... Они на линии, для них завтра лекцию устроим, а из этой смены семнадцати не было, я подсчитал.
– Фамилии запишите.
– Уже.
– Их личные дела – с фотокарточками – посмотреть можно?
– Пожалуйста, – ответил начальник и нажал кнопку селектора.
– Не надо по селектору, – мягко попросил Костенко. – Давайте лучше сходим в кадры.
– Тогда уж будем конспирировать до конца, – усмехнулся начальник парка. – Мы теперь тоже детективы читаем, перестали их в газетных статьях гонять, уважили, наконец, народ... Раньше словно к какой антисоветчине относились, а пошли б по библиотекам да собрали мнение народа: что читают, кого читают и почему читают? Пойдет на такое Москва или поостережется?
– А чего стеречься? – не понял Костенко.
– Как так чего?! А вдруг ответы не сойдутся с тем, кого из писателей в журналах нахваливают?! Тогда что?!
Саков посмотрел искоса на часы; Костенко заметил это:
– Торопитесь?
– Конец месяца, – ответил Саков, – сами понимаете, план надо гнать.
Начальник парка снял трубку телефона, набрал три цифры, попросил:
– Варвара Дмитриевна, загляни ко мне, пожалуйста.
...Женщина в очках с толстыми стеклами появилась в дверях кабинета мгновенно, словно бы не у себя в комнате сидела, а ждала за дверью.
– Вот эти дела, Варвара, – начальник протянул ей листок, – подбери в один момент и принеси сюда с фотографиями.
Женщина взяла бумагу и вышла.
– Когда будем собирать вторую смену? – спросил начальник парка. – Днем или к вечеру?
– А утром нельзя? – спросил Костенко задумчиво. – Перед тем, как начнут выезжать на линию...
– Что ж, давайте утром, только минут на пятнадцать, а то с меня в райкоме шкуру спустят за то, что выезд на трассу задержим...
– Товарищ Саков, вы б описали того шофера начальнику, а? – попросил Костенко.
– Такой, знаете ли, кряжистый, с очень сильными руками, – начал Саков. – В кожанке, фуражка на нем форменная, широкоплечий...
Начальник парка рассмеялся:
– Так это, мил человек, я... Тоже, перед тем как сюда сесть, на рейсы выходил в кожанке, и в плечах не хил... Приметы, скажу сразу, не ахти...
Пришла Варвара Дмитриевна, положила на стол тоненькие папки:
– Вот, пожалуйста, тут все, кого вы записали.
– Валяйте, – Костенко подвинул Сакову папки, – поглядите, может, здесь.
Саков быстро просмотрел папки, ни на одной фотографии взглядом не задержался.
– Нет его здесь.
И на следующий день Саков на молчаливый вопрос Костенко ответил отрицательно. Он просмотрел личные дела двадцати трех шоферов, которые на лекцию не пришли:
– Нет его здесь, товарищи, это я категорически утверждаю.
– Ну что ж, спасибо, – сказал Костенко. – Видимо, я вас вечером навещу, ежели какие новости появятся. Вы никуда не собираетесь?
