Торопов уже и забыл, когда в его сознании размылась грань между больным вымыслом и реальностью, между жизнью и смертью. Еще не так давно он был уверен в том, что Маша является к нему из мира мертвых. Вернее, он смог убедить себя в этом, потому что так хотела Эльвира Тимофеевна. Но сейчас он уже не мог сказать точно, жива она или нет. Она могла быть человеком во плоти, а могла оказаться призраком из далекого и страшного прошлого. Впрочем, ему все равно, кто она. Он пошел за ней вовсе не для того, чтобы убедиться в ее реальности. Он должен был остановить Машу и потребовать во весь голос, чтобы она больше не приходила к нему по ночам. И чтобы больше не кричала на Эльвиру… Чтобы… Чтобы… О, сколько у него вопросов к ней! Сколько пожеланий! Только бы хватило сил на разговор…
Эти бессонные ночи вконец вымотали Павла, ноги еле носят непослушное тело, голова едва соображает, а фрагменты истерзанного разума толкаются вокруг ночных видений. И как хорошо, что Маша явилась к нему во плоти, как будет здорово, если он сможет нагнать ее… Если сможет. Если она живая и сможет выслушать его, не впадая в истерику…
Волосы у Маши густые, ровные, обычно длинные до пояса, но совсем не удивительно, что сейчас они лишь до плеч, а то, что не темно-русые, а светлые, так это всего лишь краска. И костюм на ней незнакомый, шелковый, бирюзовый, в деловом стиле. Юбка длинная, ниже колен, и заужена не очень, но красоту ее ног не скроешь даже за грубой мешковиной. И низкий каблук нисколько их не портит. Стройные у нее ножки, сексуальные, ни у кого таких нет… Если Маша все-таки жива, она может забрать его отсюда. А может, именно для этого она сюда и приехала? Они уедут из дурдома далеко-далеко, жена постоянно будет рядом с ним, и его болезнь исчезнет сама по себе…
Павел спешил, но, как ни старался, догнать Машу не мог, не хватало сил и скорости. И санитар на входе, как нарочно, куда-то исчез.
– Маша!
Зато голос прозвучал на удивление громко и звонко.
Маша остановилась так, будто в спину ей попал брошенный камень. Раздумывая над тем, что произошло, неторопливо обернулась к Павлу. И тут же исчезла…
Вернее, исчезла Маша, но женщина, за которой шел Торопов, осталась. Совершенно другая женщина, и, кроме походки и фигуры, в ней не было ничего похожего на Машу. Неправильные черты лица, маленькие, хотя и выразительные глаза светло-серого цвета, острый нос и чересчур зауженный подбородок при широкой шее. Не очень молодая уже, явно за тридцать лет, хотя кожа лица хорошая, гладкая, чистая. Тщательно очерченные черные брови, пухлые губки, взгляд строгий, независимый, но при этом не лишенный женственности…
В сущности, она могла произвести впечатление на мужчину. Но все-таки это была не Маша.
– Извините, обознался, – сожалеюще развел руками Торопов.
– Ничего, бывает, – отозвалась женщина, с интересом разглядывая Павла.
– Думал, вы Маша.
Разговор закончен, пора уходить, тем более что пациентам возбранялось вступать в разговор с посетителями.
– Я Дарья. Вернее, Дарья Павловна.
– Мою жену звали Мария. Но она не была Павловной. А меня Павел зовут. Она не была моей. Может, потому все это и случилось, – сказал он, больше обращаясь к самому себе, чем к женщине.
– Что случилось?
– То и случилось, что я сошел после всего этого с ума… Извините, что задерживаю вас.
Он повернулся к Дарье Павловне спиной, но она окликнула его.
– А вы не покажете мне, где кабинет главного врача?
– Эльвиры Тимофеевны? – с готовностью отозвался Торопов. – Покажу, конечно.
Кабинет Архиповой находился на втором этаже, и туда вел отдельный вход из главного вестибюля. Павел мог бы просто показать женщине, в каком направлении идти, но все-таки стал подниматься вместе с ней по лестнице.
– Тяжело без лифта, – едва передвигая ноги, сказал он. – У меня палата на четвертом этаже, но там лифт, раз-два… А тут пока дойдешь…
– На второй этаж? – удивленно глянула на спутника женщина. – Сколько же вам лет?
– Тридцать второй год уже пошел, – вспомнил Павел.
– Да? А я думала, лет сорок.
– Что, так плохо выгляжу? – с горькой самоиронией спросил он, усаживаясь в кресло перед дверью в кабинет главного врача. Ему нужна была небольшая передышка, чтобы набраться сил на обратный путь.
– Да неважный у вас вид, честно говоря, – с вежливым сочувствием проговорила Дарья Павловна.
– Думаете, я доходяга? – спросил Павел.
Но женщина не ответила. Мысленно она уже входила в кабинет главного врача, хотя еще только бралась за ручку двери.
Дверь была открыта, но кабинет пустовал. И не у кого было спросить, куда ушла Эльвира Тимофеевна и как скоро она будет. Павел не в счет, потому что он не мог дать точный ответ.
– Наверное, ходит где-то, – неопределенно пожал он плечами. – Больница большая, дел много…
– Очень жаль, – стараясь скрыть свое раздражение, сказала Дарья Павловна.
Кресло, в котором сидел Торопов, было тройным, он занимал место на одном краю, а посетительница опустилась на другой. Видимо, у нее не было желания подсаживаться вплотную к Павлу. Впрочем, ему все равно. Ни сил нет, ни потребности заигрывать с ней. Они люди из разных миров. Она – здоровый человек, он – больной. Хотя душевное здоровье – понятие относительное.
– Я, наверное, пойду, – вздохнул Торопов, но даже не предпринял попытки покинуть свое место.
– Спасибо, что проводили, – думая о чем-то своем, кивнула женщина.
– А у вас, наверное, в семье кто-то заболел? – набравшись смелости, спросил он.
Торопов понимал, не место ему здесь, но он так удобно устроился в кресле, что и уходить не хотелось. И даже появление Эльвиры Тимофеевны его не пугало. Ведь он ничего запретного не делает, пределы отведенной для пациентов территории не покидает. Разве что с посетительницей разговаривает. Но ведь он может сказать, что та сама приставала к нему с разговорами, а сам он пришел к Эльвире Тимофеевне на прием, чтобы рассказать о ночных проказах покойной жены.
– Нет, спасибо, у нас в этом плане все в порядке, – Дарья Павловна повела рукой, будто собиралась перекреститься, хотя и не сделала этого.
– А у нас, увы, не все дома. Жену я застрелил, сам здесь…
– Застрелили жену? – встревожилась женщина.
– Да вы не бойтесь, я не маньяк.
– Я не боюсь, – передернув плечами, сказала она.
– Моя жена мне изменила, так я ее вместе с любовником порешил. Такая вот любовь. А вам Эльвира Тимофеевна зачем нужна, если не секрет?
– А если секрет?
– Все равно интересно. Но вы можете не говорить. Допрашивать я не уполномочен… Да и вообще, – обреченно махнул рукой Павел.
– Что вообще?
– Какой из меня следователь, если я сам преступник? Жену вот убил, любовника ее…
– И вас признали невменяемым?
– Нет, признали, что я способен отдавать отчет в своих деяниях. Правда, срок по минимуму дали, потому что убил в состоянии аффекта… Отбыл наказание, а потом сошел с ума. Верней, еще в зоне умом тронулся… В зоне пахан у нас был, я точно это знаю. Думал, что, выйдя на свободу, работаю на него, ну, здесь, в Ульянове, а оказалось, что нет…
Торопов, казалось, разговаривал с самим собой, поэтому Дарья Павловна слушала его вполуха или только вид делала, что следит за разговором.
– Видел, как Горуханова убивали, а его, оказывается, и вовсе здесь нет. Оказывается, он еще сидит…
– Вы видели, как Горуханова убивали? – вдруг встрепенулась женщина.
– Да, видел, но в своем воображении. На самом деле ничего не было.
– Но в него стреляли. И не сидит он…
– Когда стреляли? – оживился Торопов.
– Этой весной, в мае.
– Где?
– Этого я не знаю. Он умер в больнице от огнестрельной раны в начале июня… А вы что-то знаете?
– Говорю же, я видел, как в него стреляли. На Фабричной улице, возле клуба «Седьмая эра». Клоун в него стрелял.
– Кто?
– Клоун. С воздушными шарами. Он выстрелил, а воздушные шары унесли пистолет…
– А-а, понятно, – разочарованно вздохнула Дарья Павловна.
Торопов понял, что его рассказ воспринят как бред сумасшедшего.
– Ну вот, и вы не верите… И Эльвира Тимофеевна не верит. Да и я сам себе не верю… Не было никакого клоуна, – печально заключил он. – И воздушных шаров не было. Это меня по голове так сильно ударили, что мне все привиделось… Привиделось, что за клоуном бежал, что через забор за ним прыгал, а он меня подкараулил и по башке чем-то треснул. А это все чокнутый профессор, он сказал мне, что умеет летать, я ему не поверил, а он меня по голове булыжником за это… А здесь я уже давно. Из-за Маши. Я ее убил, а она является ко мне каждую ночь. И является, и является, я от этого с ума схожу. Каждую ночь она меня ругает, а я не сплю, не высыпаюсь, поэтому и сил у меня никаких нет, потому и на второй этаж еле поднялся. И за вами пока шел, чуть не сдох. Я же подумал, что вы – моя жена. Сзади вы на нее очень похожи… Я поговорить с ней хотел. С Машей. Скажи, Маша, зачем ты меня преследуешь? Что тебе от меня нужно? Почему никакого спасу от тебя нет! Нельзя же так!
