вопросов и обещаю, что вы меня больше не…
– А что, читатели жаждут подробностей? Мало им? Хотят больше жести? Хотят знать, что Бучек сломал, а что, блядь, нет? Я фигею… Как так можно? Человек же погиб!
– Да, погиб. И именно поэтому это важно. Я хочу выяснить, что, собственно, произошло.
– Как что? Полиция уже сделала заявление: он попал в аварию.
– Вы уверены? – Юлита взглянула ему в глаза. – На сто процентов?
Леон не ответил. Ветер раскачивал цепь, и та со звоном ударялась об ворота. Тополя на обочине дороги тихо роняли свои листья.
– Давайте поговорим в каком-нибудь спокойном месте, – прервала тишину Юлита. – Я отниму у вас всего пару минут, обещаю.
Леон долго молчал, не глядя на нее. Наконец включил мотор.
В районе Пельцовизна выбор кафе был невелик: столовки в подвальных помещениях, где из колонок льется адская попса, а отбивная размером с тарелку, жестяные будки с восточной тайско-вьетнамско-китайско-японской кухней, где заодно подают кебабы и картошку фри, да прокуренные тошниловки с рекламными слоганами типа “обеды как у мамы” – детство у их клиентов явно было не из легких.
Леон подъехал к наименее отталкивающему из всех окрестных заведений, армянскому ресторану “Севан”. Иногда он приходил сюда на ланч с Игнацием, и проблемы с животом настигли его лишь однажды, что на фоне местных конкурентов можно считать хвалебным отзывом. Интерьер был маняще отвратительный. На обитых вагонкой стенах висели вышитые арабесками ковры, а точнее – их фотографии, напечатанные на матовой бумаге. Под потолком некий последователь Никифора[17] нарисовал вьющийся виноград, в люстре перегорела половина лампочек, из кухни разило прогорклым маслом и жареным луком. Леон и Юлита сели за столик в углу, на выложенные подушками лавки. Официантка принесла меню, они заказали кофе. Кроме них в кафе было только несколько парней в черных толстовках с капюшонами.
– Ты могла просто подкараулить меня у офиса, – буркнул все еще злившийся Леон. – А не цирк с конями устраивать.
– Могла. Но положа руку на сердце, вы бы вряд ли со мной…
– Я же сказал, хватит мне выкать.
– Как скажешь, – кивнула Юлита. – Так вот, положа руку на сердце, если бы я представилась на паркинге, ты бы согласился со мной поговорить?
– Нет, – нехотя признался Леон. – Я бы прогнал тебя взашей.
– Вот именно. По телефону так и прозвучало. Я понимала, что мне нужно время, чтобы тебя убедить, поэтому решила подойти к проблеме творчески. Женщине в слезах никто не откажет, я знала, что ты впустишь меня в машину…
– А улица Платерувок?
– Тупик, мощеная улица… Заехать туда можно, а выехать сложно. А еще это несколько дополнительных минут на то, чтобы тебя уговорить.
– А тебе не приходило в голову, ну, не знаю, что ты могла напороться на психа? И кто знает, что он сделает, как только окажется с тобой в этой дыре?
– Приходило, конечно. – Юлита достала из сумочки газовый баллончик. – Поэтому я захватила вот это. Береженого бог бережет.
– Мать моя… Все журналистки такое носят?
– По крайней мере те, кому доводилось жить на Праге[18]. Ты бывал когда-нибудь после полуночи на Брестской?
– Нет.
– Тем лучше для тебя.
Официантка принесла кофе: крепкий, сваренный в турке, с ароматом кардамона. У нее были такие длинные ногти, что она никак не могла подцепить ложечку из плетеной корзинки: пальцы соскальзывали с металла, как металлические лапы в автомате для вылавливания плюшевых игрушек на морском курорте.
– Ну как… – Юлита положила в чашечку кусочек сахару, – готов?
– Можно и так сказать.
– Не возражаешь, если я запишу нашу беседу?
– Нет.
– Прекрасно, – Юлита положила на стол диктофон. – Тогда, может, начнем с самого начала?
– Ладно. – Леон сделал глубокий вдох. – В тот день я проспал, а мне надо было быть на работе вовремя, у меня была встреча в… Впрочем, неважно. Я въехал на S8 в сторону Таргувека…
Леон рассказывал, парни в черных толстовках пили кофе, официантка сидела за столиком в углу и складывала салфетки. Диктофон мигал красным, отмеряя ускользающее время.
– …И тут Бучек стал сигналить и мигать фарами, чтобы я съехал, но мне некуда было съезжать, потому что рядом…
– Погоди, погоди, остановимся на секунду. Ты не видел, за ним кто-нибудь ехал?
– В смысле гнался?
– Ага.
– Нет.
– А может, он за кем-то следил? И взбесился, что ты ему дорогу преградил?
– Подожди, дай подумать. – Леон поднял взгляд вверх, на потрескавшийся потолок. – Нет, передо мной ведь никого не было. Съезд был пустой.
– Ну ладно. И что дальше?
– Бучек ускорился, почти что меня протаранил. Водитель автобуса притормозил, чтобы освободить мне место. Я уступил Бучеку дорогу… А он врезался в ограждение и вылетел с дороги. Вот и вся история.
– Вспомни самый последний момент. Не было ли чего-нибудь странного, подозрительного?
Леон поставил чашку на щербатое блюдечко.
– А с чего ты взяла, что могло быть что-то странное?
Юлита наклонилась, поставила локти на стол.
– Ты согласился со мной поговорить, только когда я предположила, что это была не простая авария. Значит, ты что-то заметил. Что-то, что не дает тебе покоя.
– Тебе просто нужна дешевая сенсация.
– Мне нужна правда. Если в комплекте с сенсацией, тем лучше.
Леон потер лицо, разглядывая дешманский пейзаж с Араратом. Юлита сидела, даже не моргая. Знала: именно сейчас решается, приведет ли ее куда-нибудь весь этот разговор. Она не хотела все испортить.
– Я видел его в зеркале. Он что-то кричал.
– Окей… Как это выглядело?
– Сначала мне показалось, что он на меня орет, ну, как водители обычно орут друг на друга. “С дороги, кретин!”, “В сторону, баран!”, вот это все.
– Ага.
– Но потом, уже после аварии, когда я смог спокойно все обдумать…
– Что?
Леон засомневался, помолчал. Парни в черных толстовках вышли из кафе, звякнул висевший над входной дверью колокольчик.
– Он… Он плакал.
Веслава Мачек приложила скальпель к нижнему краю грудины, провела острием вниз, в сторону пупка. Синяя кожа разошлась в стороны, словно куртка на молнии.
Пахнуло гнилостным смрадом и переваренным алкоголем. Стоящий рядом с секционным столом прокурор Цезарий Бобжицкий поморщился, откашлялся.
– Пан Чарек, может, перерыв? – из-за хирургической маски ее голос было не узнать.
– Нет, нет. Пожалуйста, продолжайте.
Веслава Мачек знала прокурора Бобжицкого добрых пятнадцать лет. Они познакомились как раз в прозекторской, вот только в ту пору в ней еще не сделали ремонт, а Бобжицкий был еще студентом. С тех времен он мало изменился: уже тогда носил двубортные пиджаки, кожаную папку под мышкой и очки в роговой оправе, уже тогда лысел и сутулился.
В молодости Бобжицкий плохо переносил вскрытие. Как только труп оказывался на столе, его тут же бросало в
