Все еще ухмыляясь, я пересек комнату, опустился на корточки у стены и провел рукой по ее поверхности, проверяя, нет ли сырости.
— Похоже, О'Мэлли и его ребята потрудились на славу, — заметил я. — А ту трещину в стене наверху ты уже видела?
Мидж распаковывала картонную коробку с едой.
— Да, — ответила она, не поднимая головы. — Ты бы не поверил, что так выйдет. Вся комната выкрашена так, что не осталось и следа. Ты еще голоден?
— Я бы что-нибудь перехватил. Завтра я смотаюсь в деревню и куплю чего-нибудь поесть — пиццу, гамбургеры или суп?
— Ага, суп. Хотя давай отдохнем часик, просто чтобы прийти в себя.
— Хорошо.
Она принесла банку с чаем, который уже заварила.
— Кстати, вода идет чистая.
— Да, я уже проверил.
Я встал и взял у нее банку.
— Кажется, мы устроились, а?
Похоже, моя улыбка стала глуповатой, и свободной рукой я погладил Мидж по затылку. Ее глаза влажно блеснули. Ей не было нужды отвечать. Совсем никакой.
* * *
Потом мы расслабились на старой, пустившей корни скамейке позади коттеджа, глядя на садящееся над темным лесом солнце и макая остатки хлеба в кружку с горячим супом. Вечер был тихим и теплым, и мы нежились в мягких лучах; белые стены Грэмери приняли бледно-розовый оттенок. Ребята О'Мэлли хорошо поработали над стенами, они отскребли их, оштукатурили и покрасили. Мы слышали щебет готовящихся отойти ко сну птиц, и время от времени с дороги доносились звуки проезжавших автомашин.
Вещи были в основном распакованы: мои музыкальные инструменты, все еще в чехлах, мы сложили в мансарде, где я намеревался сочинять и записывать музыку. Кисти, краски и мольберты Мидж были в круглой комнате, несомненно подходящей для гостиной, но где она собиралась также и работать. Это было разумно, и мы так привыкли — все равно ее занятия никому не мешали. Я починил кровать в комнате по соседству со свежевыкрашенной (мы не хотели ночью дышать краской), а поскольку места хватало, мы передвинули кровать к той стене, где меньше пахло. Картины в рамках стояли прислоненными к стене, а вокруг кучами валялись всякие безделушки, как друзья, сбившиеся вместе в непривычной обстановке. Но столы, стулья, лампы и прочие вещи были более или менее расставлены — потом можно будет расположить их получше. Незадолго до того позвонила Большая Вэл, чтобы убедиться, что у нас все в порядке; к счастью, она была не из тех, кто занимает много времени болтовней, и все равно связь была ужасной, так что Мидж недолго висела на телефоне. Мы решили лечь, как только зайдет ленивое летнее солнце.
— Вкусно, — сказал я, причмокивая.
— Ты правда больше ничего не хочешь?
— Все прекрасно. Я слишком устал, чтобы быть голодным.
— М-м-м, я тоже. Смотри, лес словно дразнит солнце, которое окрасило его вершины в кирпичный цвет, в то время как внизу темно и таинственно.
— Мне от этого жутковато. — Я покончил с остатками супа и поставил пустую кружку рядом с собой, потом взял банку пива и снова выпрямился.
— И уже поднимается туман.
— Там, наверное, сыро после дождя. — Я открыл банку и отпил. — Думаешь, ночью будет холодно?
— Может быть, холоднее, чем в городе, но, думаю, грелка тебе пока не понадобится.
— И похоже, здесь темнее. Нет уличного освещения.
Мидж вытянула свои стройные ноги, плечами прильнув к спинке скамейки.
— Ты привыкнешь к этому, Майк. — Она глубоко вздохнула, — Хорошо вернуться в деревню.
— В душе ты по-прежнему деревенская девчонка, а?
— Наверное, так и должно быть. Девять лет в городе не могли полностью искоренить то, на чем я выросла, да я и не хотела этого. — Ее настроение быстро сменилось — характерно для Мидж. Она потупилась. — Хорошо бы, они увидели Грэмери, Майк. Я знаю, им бы здесь понравилось.
Поставив банку, я обеими руками взял ее руку.
Мидж тихо проговорила:
— Наверное, они надеялись, что когда-нибудь я выйду замуж за хорошего ветеринара или за сельского священника. — Она улыбнулась, но грустно. — Папе бы это понравилось. Представляю, как долгими вечерами они бы беседовали о делах.
— Со мной он не нашел бы общих тем.
— О, Майк, я не это имела в виду. Ты бы папе понравился. Вы во многом очень похожи.
— Мы бы сошлись, Мидж. По твоим рассказам я понял, что он бы мне понравился.
— Мама приняла бы тебя за бездельника. Она бы так и сказала — бездельник. И ей бы это понравилось.
По ее щеке скатилась слеза, оставив влажный след.
— Это было так жестоко, Майк. Так жестоко!
Я обнял ее рукой за плечи и приблизил свою голову к ее.
— Нужно постараться забыть это. Они бы хотели, чтобы ты помнила хорошее.
— Невозможно забыть, что с ними случилось.
— Тогда смирись. Прими и жестокие, и добрые времена. И представь, как бы родители гордились тобой теперь.
— Это меня и гнетет. Они не узнают, никогда не узнают о моей работе, о тебе... об этом месте. А для них это так много значило бы. А для меня было бы так важно, что они гордятся мной!
Мне было особенно нечего сказать, поэтому я лишь обнял ее и дал возможность выплакаться, как не раз бывало раньше, надеясь, что слезы утешат ее, что выход внутренней боли наружу поможет исцелению. Я не знал, сколько боли еще оставалось у нее глубоко внутри, но я был терпелив. Мидж заслуживала этого.
— Извини, Майк, — сказала она чуть погодя. — Я не хотела испортить тебе вечер.
Я губами вытер ее слезы.
— Ты и не испортила. Было самое время поплакать вместе. Мне бы только хотелось, чтобы я мог чем-нибудь помочь тебе.
— Ты всегда помогаешь, всегда понимаешь. Я знаю, глупо с моей стороны так горевать спустя многие годы...
— Для этого не существует сроков, Мидж, нет механизма, который бы вдруг взял и все выключил. Это должно пройти само собой. — Я пальцем приподнял ее подбородок. — Просто помни, что говорил врач — не дай этой боли захватить все. Ты имеешь право на счастье, и этого хотели твои родители.
— Разве я так плоха?
— Нет, вовсе нет. Хотя бывает, когда ты особенно довольна, эти воспоминания словно сами приходят.
— Это когда мне так их не хватает.
Я почувствовал себя неловко, как, наверное, бывает со всеми в подобных случаях, и все, что мне оставалось, — лишь утешить ее объятиями и искренним сочувствием. Мидж перестала плакать, темнота в ее душе отступила, дав место другим чувствам.
От ее нежного поцелуя мои чувства растворились в ее. Я привык к эмоциональной обостренности нашего интимного общения, особенно после пролитых вместе слез, но на этот раз был просто ошеломлен. Когда мы наконец оторвались друг от друга, у меня кружилась голова и я буквально глотал воздух, словно вынырнув после долгого пребывания под водой. Мидж тоже покачивалась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
