А однажды он обнаружил, что к его ключам от квартиры прицеплен новый брелок. Точно такой же, как и был, в виде якорька. У прежнего кончик одной лапы был отломлен, но всё равно – брелок безотказно откупоривал пивные пробки. Алла же купила где-то точно такую же безделушку, поменяв старую, поломанную, на новую, целую. Наверное, помня, как Сергей иной раз вздыхал, говоря про свой якорёк: да, были времена, когда он двумя лапами работал. Но вот, надломился от трудов непосильных.
Алла, безусловно желая сделать ему приятное, прицепила новый брелок к его ключам, а старый просто-напросто выкинула.
Всё понятно, она хотела как лучше. Да только Сергею тот косолапый якорёк дорог был, подаренный в шестнадцать лет пьяным в уматень другом.
Всё понятно – он не объяснил, что ему дорог именно этот, с отломленной лапой якорёк. Ну, или сделал это недостаточно внятно.
Да и вообще, пустяк это. Но, день за днём, день за днём, день за днём…
И вот наступило апрельское воскресенье, оказавшееся днём телевизионно-лентяечного инцидента. Трескачёв вместе с Аллой сидели в комнате. Она смотрела что-то по телевизору, он разбирал свой старенький будильник, начавший всё чаще и чаще останавливаться. Капризничал, прекращая тикать каждые минут десять, словно ожидая, когда его потрясут, словно по-стариковски желая хоть как-то привлечь к себе внимание.
Сергей открутил два крепёжных винтика, снял два приспособления для перевода стрелок и, взявшись за прозрачный пластик, закрывающий циферблат, попробовал отделить его от корпуса – никак. Покрутил будильник в руке – да нет, вроде, больше ничего не держит. Но вот Сергей заметил паз под циферблатом и, вставив в него отвёртку, попробовал поддеть – опять никак. Он нажал посильнее – и переусердствовал: от прозрачного пластика отлетел кусок с треть циферблата. Тогда Трескачёв в сердцах вскочил и, подойдя к окну, зашвырнул в открытую форточку переставшее тикать тело будильника. Тот полетел с пятого этажа и приземлился в чёрную проталину в конце захламлённого косогора, начинавшего свой спуск практически под самыми окнами дома. Сергей добавил красок в тот ещё вид из окна.
Сев обратно в кресло, он сказал Алле:
– Удивляюсь, как будильник протянул так долго. Раньше я его регулярно ронял – и ничего, ходил. Наверное, он с тоски зачах: никто не роняет. Если б он мог передать последнюю волю, то непременно пожелал бы, чтоб его напоследок как следует уронили. Что я и сделал. Спи спокойно, дорогой товарищ. Твоё место в строю займут другие.
По телевизору началась реклама, и Алла захотела переключить канал. Она взяла пульт, который Сергей принёс с собой, перебираясь к ней жить. У них были одинаковые телевизоры, но у Аллы не было лентяйки.
И вот сейчас она захотела переключить канал – и ничего не вышло. Попробовала ещё – опять ничего. Тот же канал, с той же рекламой. Алла встала, вновь нажала на кнопку, отвела руку чуть в сторону – безрезультатно.
Тогда она подошла к форточке и точно так же, как Сергей будильник, зашвырнула лентяйку на улицу.
Тут-то в голове Трескачёва что-то и щёлкнуло.
– Её место займут другие, – сказала Алла, улыбаясь. – У меня скоро получка.
Сергей тоже улыбнулся, только совсем недобро, – «может, следовало просто заменить батарейку?», однако Алла этого не заметила. У Трескачёва возникло ощущение дежа-вю. Вот так же, как с добрым утром, несколько лет назад была выкинута его кассета со «SLAYER-ом».
«Да что это у баб, апрельское обострение? Просто необходимо выкинуть что-то, принадлежащее мне, в форточку?»
– Я – курить, – сказала Алла, направляясь в коридор. – Идёшь?
Сергей, глядя на рекламу зубной пасты, молча покачал головой.
Дверь открылась и закрылась за Аллой. Трескачёв продолжал сидеть в кресле.
«Я выкинул будильник, и она тут же выкинула лентяйку. Всё, что ни сделаю – всё правильно, достойно подражания».
Сергей встал и, подойдя к окну, глазами поискал на косогоре лентяйку. Нет, не видно. Тогда он полностью сдвинул в сторону тюль, открыл на раме нижний шпингалет, затем забрался с ногами на подоконник и открыл верхний. Потом рывком с треском распахнул заклеенное с зимы окно. Опустил шпингалет на второй раме и, спрыгнув на пол, с таким же треском раскрыл и второе окно. В комнату ворвался простуженный ветер, заколыхав тюль и штору. Он дул со стороны сопок, чернеющих недавно появившимися проталинами.
А на экране продолжалась реклама. «Ты – лучше…» – напели там.
– Да, я такой, – проговорил Сергей, выдернув шнур из сети.
Затем, подняв телевизор на руки и отступив с ним несколько шагов для разгона, резко подбежал к окну и что есть силы, двумя руками зашвырнул его как можно дальше. Тот пошёл хорошо; Сергей следил, затаив дыхание. Сделав оборот в полёте, телевизор врезался в мокрый снег косогора, под которым, возможно, скрывался камень. Раздался «ба-бах!» лопнувшего кинескопа. А пластиковый корпус на удивление уцелел. Телевизор, ещё пару раз кувыркнувшись, скатился метров на пять, пока не уткнулся в здоровенный камень-валун. И только тут Трескачёв задышал.
– Что-то я вспылил, – проговорил Сергей, закрыв окно, и начал собирать манатки.
С получки он дал Алле деньги на новый телевизор, и с тех пор они больше не виделись.
Трескачёв вдруг осознал, что пялится куда-то сквозь экран, не видя происходящего. Это называется – ушёл в себя. Сергей тряхнул головой. В телевизоре один седой дядька рассказывал другому, что в каждом человеке скрывается около пяти тысяч разных личностей. «А я слышал только о раздвоении личности, – усмехнулся Сергей. – Интересно, а что было бы, доминируй во мне какая-нибудь другая личность из этих тысяч?»
Закончились утренние передачи, начались сериалы. И в это время по карнизу за окном ударили капли дождя. Они барабанили всё сильней и сильней. Сергей зашёл на кухню, закрыл форточку и, сев на табуретку, закурил.
«Ой, а у нас тут ливень, – ухмыльнулся Трескачёв, глядя в окно на прохожих. – Закопошились, черви дождевые. Накопать вас некому».
Ливень, так неожиданно хлынувший с затмивших всё небо серых туч, так же неожиданно перешёл в уныло моросящий дождик, готовый вот так же уныло нудеть ещё с неделю.
«Долбанней этого лета может быть только долбанная зима…» – Зевнул Сергей и, затушив сигарету, пошёл в комнату.
Он выключил телевизор, разделся и лёг в постель, забравшись под одеяло с головой.
«Дождевые червячки, таракашки, ползучки…» – тихо запели колыбельную в задрёмывающем сознании Сергея неведомые, убаюкивающие голоса. И вскоре он крепко заснул.
II
Сергея разбудил солнечный свет, зарабатывающий сейчас, летней полярной ночью, выходные на всю зиму вперед. Тонкие шторы были ему фиктивной преградой. Сергей глянул, щуря заспанные глаза, на тикающий будильник.
«У-у, рань-то, какая…» – зевнул он и, повернувшись лицом к стене, проворно натянул одеяло на голову.
«Спать-спать-спать…» – пропел покровительственный голос в сознании Сергея, где так и осталась не вытесненная солнцем сонная дымка.
III
1
Сергея разбудили солнечные лучи, прошедшие сквозь тоненькие шторы и, не слепя всей блистательной яркостью, коснулись его лица, развеивая закрывающий веки сон.
Сергей, щурясь, посмотрел одним глазом на будильник и усмехнулся:
«У-у, адская машинка, всё минуты мои считаешь».
Трескачёв лёжа потянулся и звучно зевнул, точнее, с удовольствием выдавил какие-то подвывающие звуки, доставшиеся ему от первобытных предков. Он проснулся в превосходном расположении духа. Оставалось только встать с той ноги. А то ясно солнышко обернётся ярилом, завтрак сгорит и ужина не будет.
«Какая ж нога ТА? – гадал Сергей, пальцами правой ноги почёсывая левую пятку. – Или с обеих встать? Не, тоже не годится, полдня всё хорошо, но к вечеру уже ярило клонится к закату, и сначала не будет ужина, а после он и вовсе сгорит. С квартирой. Что ж, тогда встану с правой».
Сергей откинул одеяло и встал с той ноги. Прохладно и бодро. А зимой ещё бодрее. Это заслуга коммунальщиков, борющихся с вялостью народной. Не дают, упарившись, раскиснуть, но и околеть не позволят. Отапливается квартира, бежит из крана вода. Кто молодцы? Холодно в доме, нет воды – бегаешь по инстанциям, тренируешь тело и волю. Кому спасибо? Да только дождёшься ли? Разве скажет испуганный малыш спасибо стоматологу? А ведь тот благо несёт несмышлёнышу.
И Сергей в своё время «спасибо» не сказал.
Трескачёв, как и сейчас, жил тогда на очередной съёмной квартире. Через неделю после случившегося он рассказывал приятелю:
– Теперь я точно знаю, что такое «приплющило». Прочувствовал. Измена – это ерунда. Как ужастик дома в кресле смотреть. А вот когда приплющило, то да-а. Это как самому в телик вдруг попасть. На скотобойню, жертвой.
– Это коровой стать что ли? – засмеялся приятель.
– Тебе смешно! – тоже усмехнулся Сергей. – А я с вами чуть не свихнулся. Курить больше не буду. Вы вдвоём: ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля. Я смысла не мог уловить. Да что там, я и не пытался. Всю волю бросил удерживать остатки рассудка. Комната кружится, вы руками ещё махаете. Ржёте. Да так громко. И деться от вас некуда. И не сказать, чтоб успокоились, замолчали. Это ж провокация. Вы б на меня переключились. А так вы хоть только друг с другом смеётесь, да по плечам хлопаете. Мне б одного такого хлопка для инфаркта хватило. Я цеплялся взглядом за какой-нибудь предмет, пытаясь привязать себя к реальности. Угол ковра на стене; пепельница на табуретке; телевизор. Но предметы начинали подрагивать и переставали походить на реальность. Тогда я решился пойти домой. Дело не простое, а что делать? С вами у меня бы крышняк гарантированно съехал.
