Он просит Мигеля дать ему свечку и устраивает себе фонарь из консервной банки, в которой вырезает с одной стороны дырку. Потом берет эту свою "галогенку", махает мне рукой на прощание и исчезает в темноте. Раз он может, так я тоже! Иду за ним.
Гато понадобился целый день, чтобы прийти в себя. Он сидит на кровати со стаканом в руке, отпивает понемножку и не отзывается на вопросы.
А на следующий день он уже в форме, и мы можем возвратиться к делу.
Я работаю с Гато три с лишним недели, и у меня уже почти сто десять граммов золота. Все идет прекрасно, но кое что меня беспокоит, потому что, хоть питаюсь я и нормально, сил мне все время не хватает, и чувствую, что серьезно похудел. Кроме того я плохо сплю из-за сырости, а кровать из древесных стволов, пусть даже и старательно уложенных, чертовски неудобно.
Много раз я слыхал, как Гато возвращается от берега реки с катиадорой и тихонечко ложится. Однажды утром, когда только-только сереет, я вижу, как он покидает лагерь с катиадорой в руке. Позволяю ему немного отойти, после чего поднимаюсь и иду за ним. Солнце еще не встало. Стараюсь ступать легко, как только могу. Мне уже показалось даже, что потерял его, как вдруг замечаю. Сидя на корточках в десяти метрах от меня, он срет в катиадору. До меня сразу все доходит! Во время работы этот гад украдкой глотает самородки, а затем получает их с другой стороны. Меня буквально распирает от ярости. Меня всегда бесит, если кто-то пытается меня оставить в дураках. Опять же, сукин сын пользуется катиадорой, в которой мы варим рис! Мне хочется тут же прибить его, и я потихоньку вытаскиваю револьвер. Только вот, его инстинкт мошенника заставляет его поднять голову. Гато замечает револьвер в моей руке и отскакивает в сторону. Пуля попадает в землю точнехонько меж его ногами. Эль Гато, со спущеными штанами, бросается бежать. Это и спасает ему жизнь, потому что я никогда не стреляю людям в спину. Подхожу, но не для того, чтобы посмотреть, что в миске - догадаться нетрудно! - но потому, что в панике Гато забыл про свою ценную бутылку. Поднимаю. Там, самое малое, грамм двести пятьдесят золота, сплошь самородки. Пока мы делились песчинка- ми, эта сволочь хапала самые жирные куски. Теперь я уже жалею, что промахнулся.
Возвратившись в лагерь, застаю стоящего там перепуганного индейца и тупо глядящего, как я подхожу с золотой бутылкой и револьвером. Он услыхал выстрел и уверен, что Гато я убил, а теперь его очередь.
- Не беспокойся. Гато я не убил. Только передай, что ему повезло. Передай еще, что я не хочу его больше видеть, чтобы он постарался никогда не встречаться на моем пути, потому что в следующий раз я его обязательно прибью.
- Si, senor.
- И не оставайся с ним, не получишь ни хрена!
- Si, senor.
Бедняга не в состоянии сказать что-либо еще, скорее всего, все это превышает возможности его понимания, и мои слова излишне сложны для его тупых мозгов. Он глядит на меня, ничего не понимая, считая, что я убил его бога.
Я же не собираюсь здесь оставаться, но перед уходом беру его ружье, разбиваю приклад о столб и бросаю ему самородок граммов на десять. Тот падает к его ногам, но болван его даже не поднимает. Теперь он, видно, будет силиться несколько дней, чтобы все понять, если только до этого голова у него не треснет. Оставляю его, погруженного в безмолвии, и ухожу в Карате.
* * *
Бешенство мое уже прошло. Я смеюсь, вспоминая, как Гато удирает с обосраным задом. В конце концов, мои дела не так уж плохи. Благодаря его мошенничествам, теперь у меня триста пятьдесят граммов золота. Пересыпаю свою часть в банку.
Я иду где-то около часа, как вдруг в глазах делается темно. Через пару минут я весь залит потом, и ноги подо мной подгибаются. Приходится сесть на землю. У меня кружится голова, я ничего не вижу. Теряю сознание. Весь день и всю ночь я валяюсь на земле, сотрясаемый судорогами. я не могу даже подняться, малейшее движение для меня мучительно. Мне жарко, пот льется ручьем, и я стучу зубами. Под утро кризис несколько отступает, и я медленно выступаю в путь. Каждый шаг требует сумасшедших усилий, приходится держаться за деревья, потому что голова все так же кружится. В таком состоянии добираюсь до лагеря Мигеля, идя по зарубкам, сделанным мной же самим.
- Что с тобой, Француз? - спрашивает меня Мигель.
Я не в состоянии отвечать и хочу только одного, лечь. валюсь на кровать, спрятав предварительно золото под матрасом из листьев: Мигелю и Розе я доверяю, а вот Пуфьяссе - нет.
Роза, довольная тем, что меня видит, но серьезно обеспокоенная моим состоянием, снимает с меня промокшую сорочку и накрывает несколькими одеялами, после чего массирует мне руки и ноги. В течение двух дней самого страшного кризиса я брежу, не приходя в сознание. Роза, которая в основном занимается мною, как-то утром спрашивает меня:
- А кто такая Диана? Твоя любимая?
Я подтверждаю это.
- Когда ты бредишь, то все время называешь это имя.
Это правда, я много думаю о Диане и хочу ее вновь увидеть.
Мигель ни о чем не беспокоится. Для него все болезни - это mal de vientre, от плохого пищеварения, и надо всего лишь подождать, пока не пройдет само. Тем временем, мне уже трудно шевелить руками, и все делаю в замедленном темпе. Я не в состоянии глотать, а если уж что проглочу, тут же все выблевываю, даже жидкое, а потею при этом как не знаю кто; моча у меня мутная и вонючая. Узнаю симптомы малярии, болезни, которая тащится за мною уже более десятка лет. Только вот возвращение ее кажется мне более серьезным.
Под утро третьего дня лучше мне не становится. Я понимаю, что если останусь здесь, то сдохну. Нужно попытаться возвратиться в Карате. Усилие, произведенное мною при подъеме с кровати, вызывает головокружение и рвоту желчью. Представляю себе, какие мучения ожидают меня на этом пути. Добрая Роза предлагает сопровождать меня, но, принимая во внимание ее трудности с передвижением, мне она никак не поможет.
* * *
Это истинный ад, и он будет длиться несколько дней. Каждый шаг дается тяжко, я иду медленно, еле волоча ногами. Малейший подъем преодолеваю на четвереньках, останавливаясь каждые полметра. При первом спуске, неспособный удержать собственную тяжесть, скатываюсь до самой реки. Потом долго валяюсь в грязи, с ногами в воде, и не могу подняться. У меня болит все тело, я теряю сознание. Первые лучи солнца согревают меня и дают силы, необходимые для дальнейшего пути. От моей сорочки не осталось даже клочка, поэтому обрывки шорт привязываю с помощью ремешков от кобуры. Несмотря на многочисленные падения, мне удалось сохранить свою ценную банку. Когда же около полудня через редеющие листья я вижу берег, то хочу орать от радости. Но это еще не конец моего крестного пути.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
