Если ростовщическая деятельность церкви несколько изменилась, то не потому, что изменились нравы церкви. Церковь вынуждена была сократить свою ростовщическую деятельность, так как те функции, которые раньше почти исключительно принадлежали церкви, были переданы последней, правда, без её согласия и против её воли, развившемуся торгово-промышленному классу. Впрочем, церковь продолжала свою ростовщическую деятельность, поскольку ей это удавалось.
Нравы духовенства в XVIII веке
Все те недостатки, которыми характеризовалось духовенство XIV-XVII веков, мы наблюдаем и у духовенства XVIII века, причем недостатки эти, в связи с некоторым повышением культурности населения, становятся ещё более заметными.
Грубость нравов среди духовенства, как свидетельствуют многочисленные расследования и дела, поражали даже самих современников. Господствующие классы, учитывая весь вред, который наносила церковная грубость их интересам, сами начали ставить вопрос о повышении квалификации духовенства, о некоторой очистке рядов его, об искорении некоторых недостатков духовенства.
Культурный уровень духовенства оставался на той же высоте, что и в ранее рассмотренную нами эпоху: священники не только не могли «наизусть проповедовать догматы и законы св. писания», но не знали грамоты. В ряды духовенства, как и ранее, проникали, благодаря взяточничеству, люди безграмотные, подучившие наизусть несколько псалмов. Духовенство, погрязшее в пороках, занятое лишь тем, чтобы побольше извлечь доходов от своего ремесла, относилось к своим обязанностям очень небрежно. Недаром высшее духовенство именовало поведение низшей братии «бесстыдным и нахальным». «Сатанинская злоба безмерного упивания», составлявшего единственную отраду нашего духовенства во все времена,— и в XVIII веке является основным занятием духовенства.
О пьянстве среди духовенства в XVIII веке говорят, например, следующие документы. Крестовоздвиженского монастыря двух иеромонахов и иеродиакона велено за пьянство и ослушание содержать при консистории в цепях и железах[1].
Определением Курского Знаменского монастыря поставлено: «Иеромонаха Паисия за то, что он пьяный волочился на монастырском дворе мимо монастыря, при братии наказать плетьми, дабы впредь другим монахам пьянствовать и в мирские домы, где не подлежит, ходить не повадно было; а когда монах где напился пьян, то б шел в монастырь, а за монастырем нигде бы не ночевал и не спал»[2].
Впрочем, не только рядовое духовенство было не на высоте, высшее духовенство также страдало теми же пороками. Оно не только ничего не делало, чтобы несколько улучшить нравы духовенства, но «и себя единого управити не могло». Характеризуя высшее церковное управление, современник находит, что здесь «во всем видится слабо и неисправно», что большие доходы «погибают по прихотям властителей», что высшее духовенство озабочено только выколачиванием денег из своих епархий, погружено в личные дела, «строит свои имения» и меньше всего думает об интересах своей епархии.
Высшее духовенство, «ревновавшее о вельми жестокой славе», требовавшее себе чести, «равной царской», нуждалось, конечно, в значительных средствах для поддержания своего дома в должном великолепии. Не удовлетворяясь теми значительными средствами, которые были в его распоряжении, высшее духовенство черпало дополнительные и значительные средства путем взяточничества, распространённого в значительных размерах в эту эпоху. Как свидетельствуют источники, «нахальная» подручная архиерейская братия отличались у архиереев-взяточников «неистовым воровством». Священников, обращавшихся к епископскому суду, не допускали к епископу «никоторыми мерами», прежде чем они не делали должный «гостинец», причём одарять приходилось ряд лиц, сопричастных к высшему духовенству. И значительная часть этих поборов поступала высшему духовенству, дозволявшему поэтому своей подручной братии грабить низшее духовенство, сколько разрешали обстоятельства.
При Петре была сделана попытка исправления духовенства, которая, однако, успеха не имела. Регламентское прибавление, например, констатирует: «Достаточно наставлений преподал бог церковному клиру, но с течением времени клир настолько развратился, что св. отцы нашли нужным на разных соборах издать правила, клонящиеся к исправлению его. В нашей российской церкви многие немощи существуют».
Каковы были нравы даже высшего духовенства в XVIII веке, свидетельствует, например, манера обращения высших иерархов к царю Петру.
В 1709 году митрополит нижегородский и алатырский, смиренный Исайя, обращался со следующей просьбой: «Указал бы меня великий государь, меня богомольца своего взять в Москву, также и Сильвестра, прелюбодея духовного, и нового блядливого Арксакия, что был Троицы Сергиева монастыря архимандрит, и кто надлежит с ним Сильвестром прелюбодеем и новым Арксакием блюдливым, что прелюбодействует с моей духовной невестой нижегородской церковью противно закону нашему и нашей благочестивой греческой церкви» (так вёлся спор из-за кафедры)[3].
Дмитрий Ростовский в таких выражениях отзывался о духовенстве: «Попы, по вчерашнем пьянствовании не протрезвившеся, не приготовившеся к слушанию, дерзают литургии читати, еще людям есть на соблазн, а самим таким иереям на погибель. Другие же злонравии священницы в церкви и в святом алтаре сквернословят и матерно бранящеся и творят дом божий вертепом разбойников»[4].
Регламент заставляет наблюдать в отношении духовенства: «Не бесчинствуют ли священницы и дьякона и прочие церковники, не шумят ли пьяны в церквах, не сорятся ли по мужичью на обедах, не истязают ли в гостях потчивания, не храбрствуют ли в боях кулачных, и за такие вины жестоко их наказывать».
Духовный регламент, отмечая недостойное поведение духовенства, указывая на их «нестерпимое безстудие», предписывает высшему духовенству смотреть, чтобы священники вели себя, как подобает их сану, «хранили на себе благообразие», одежду имели «хоть и убогую, но чистую, и единой черной, но никакой другой окраски, не ходили бы простоволосы и не ложились бы спать по улицам, не пили бы по кабакам».
Историк петровской эпохи Посошков даёт следующую характеристику своему духовенству: «Аще будут в духовном чину люди неученые, в писании неискусные и веры христианской… основания неверующие и воли божьей не разумеющие, к тому же аще будут пьяницы и иного всякого безумия и бесчинства наполнены, то благочестивая наша вера исказится и весьма испразднится и вместо древнего единогласного благочестия вси разыдутся в разногласные расколы и во иные еретические веры».
Развитие раскола Посошков объясняет, между прочим, также и «просвитерским пренебрежением», из-за которого «много нашего российского народа в погибельные ереси уклонилось».
И можно согласиться с Посошковым, что безнравственность духовенства, помимо прочих, чисто политических и социальных причин, сыграла известную роль в развитии раскола на Руси.
«Что привело тебя в чин священнический,— спрашивает Дмитрий Ростовский священника своего времени,— то ли, дабы спасти себя и других? Вовсе нет, а чтоб прокормить жену, детей, домашних. Спасения ради ты шел, или ради покормки, чем бы питать тело? Ты поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса!».
Монастыри, по выражению императора Петра I, были наполнены «тунеядцами»; монахи XVIII века также в «бесстрашии пьянствовали, проводили жизнь во всяком бесчинии, своеволии, ходили по кабакам» и вообще производили «многую вражду и мятеж».
Ростовский епископ Георгий Дашков с отчаянием сообщает Петру, что в епархии «чернецы спились и заворовались». Аналогичную оценку своего монашества дают и другие епископы.
Впрочем, сам Георгий Дашков недалеко ушёл от своих подчинённых. Вот как рисуют этого вельможу в одном памятнике в бытность его ещё келарем Троицкого монастыря: «Одной прислуги было у него человек до двадцати. Вкладов золотом и серебром не отдавал в казенный приказ, а заводил на них кареты, коляски, шоры, покупал лошадей, строил конюшенные дворы и держал до 150 конюхов. С вотчинных управителей, которых посылал без братского совету, брал взятки; а знатных людей, в которых заискивал, дарил деньгами и лошадьми; родственников своих которых у него было много, награждал хлебом и разными припасами; лошадьми и экипажами: племянниц повыдал замуж за мирских дворян, которых посылал потом в лучшие вотчины управителями. Поездки его к братиям в Алексин и в приписные монастыри для того времени были почти баснословны. Забравши с собой множество припасов он отправлялся в путь огромнейшим поездом, брал с собой до 150 человек служителей и до 100 лошадей»[5].
